.
Инге пережила такой шок, что потеряла сознание. Но муж верно предсказал ее реакцию. Несмотря на глубокую религиозность и твердые моральные устои, она не отвернулась от Богдана. Он испытал облегчение, разделив с ней страшную тайну. Как правило, когда супруги хотели скрыть разговор от ушей КГБ, они выходили поболтать на улицу. Но в Москве стояли морозы, Инге была на шестом месяце беременности, поэтому они изобрели новый способ общения. «В своей квартире мы брали в руки блокноты и выражали мысли в письменном виде, – показал Сташинский на суде. – Мы обдумывали наши планы на будущее». Свое будущее в тот момент они видели только на Западе, но путь туда преграждал комитет. Им надо было придумать, как выбраться из страны, огражденной сразу двумя железными занавесами. Второй возвышался между Советским Союзом и государствами Восточной Европы, куда жителей одной шестой части суши выпускали почти с той же неохотой, что в капиталистические страны191.
Инге отказалась ехать в Берлин одна. Они решили выпросить у генерала позволение на поездку вдвоем, а пока что просто тянуть время. Если уж Богдану не дали отпраздновать Рождество с тестем и тещей в Далльгове, они с Инге поедут опять в Борщовичи, второй раз за четыре месяца. Сташинские, как и все христиане византийского обряда, отмечали этот праздник 7 января по новому стилю, что было непривычно для Инге. Богдан очередное возвращение домой на Рождество переживал совсем не так, как годом раньше – когда он поехал туда новоиспеченным орденоносцем. В тот раз, несмотря на обремененную грехами душу, он был полон оптимизма: не только его карьера в КГБ пошла в гору, но и добро на свадьбу с любимой женщиной наконец-то получено. Теперь, когда он ехал туда с беременной женой, над карьерой и самой жизнью молодых супругов нависли черные тучи.
Рождество в кругу семьи вызвало теперь у Богдана особенные чувства. Если ему с Инге все же повезет бежать на Запад, то ни родителей, ни сестер, вероятно, он больше не увидит. Он навсегда покинет Украину и Советский Союз, укроется очень далеко отсюда и прекратит с родными людьми всякое общение – чтобы не подарить его коллегам с Лубянки нить, по которой они до него доберутся. Поэтому он много фотографировал жену вместе с родней. Запечатлел он и сестер, Ирину и Марию, с характерными для их рода вытянутыми лицами и крупными носами. На фото обе держатся чуточку неловко. Ирина улыбается как-то неискренне, Мария – едва заметно. Кажется, сестры на снимке в одинаковых платьях (явное свидетельство дефицита ткани в советской провинции)
