— Когда вас назначили следователем?
— Приказ от четвёртого октября этого года, но я его не видел, мне об этом сказали в полку. Приказ переслали прокурору дивизии.
— Вы знаете, кто с вами разговаривает?
— Вы себя не назвали, а старшим по званию задавать вопросы не положено, тем более в моем положении...
Допрашивающий погасил улыбку, подошёл ко мне и дружелюбно пояснил:
— Я — старший уполномоченный Особого отдела Московской зоны обороны, а эти товарищи из Главной военной прокуратуры и Главного управления военными трибуналами. Кстати, я окончил тот же институт, что и вы, только тремя годами раньше.
Я с волнением спросил:
— И вы меня в чем-нибудь подозреваете?
Один из тех, кто стоял у окна, подошёл и тоже отрекомендовался:
— Рыжиков из Главной военной прокуратуры{2}. Мы ни в чем вас не подозреваем, а только проверили ваши объяснения, данные комиссару госпиталя. Те, с кем вы выходили из окружения, не говорили о вас ничего худого. Предлагаем вам работу в военной прокуратуре или трибунале. Выбирайте.
Через несколько дней я прибыл к военному прокурору Московского военного округа — диввоенюристу Алексею Харитоновичу Кузнецову. Это был высокий, подтянутый, с виду очень усталый человек. Враг стоял у московских ворот, и, по-видимому, не одна тревожная и бессонная ночь выпала на долю Кузнецова. Выслушав рапорт о прибытии, он сообщил:
— Вы назначены военным прокурором 3-й Московской коммунистической стрелковой дивизии{3}. Сегодня всех назначенных на должности прокуроров дивизий намеревается принять секретарь Центрального Комитета партии товарищ Щербаков. Ждите, вас вызовут...
Так я стал военным юристом.
...Как-то зашёл в землянку прокуратуры комиссар 371-го стрелкового полка старший батальонный комиссар А. М. Петровский. До этого мы встречались с ним, когда проводили беседы с бойцами. Он всегда сопровождал меня, подсказывал, как лучше построить разговор, давал характеристику слушателям, рассказывал о настроении бойцов, о том, какие вопросы их больше всего интересуют. Я знал, что Петровский — член Союза советских писателей. Меня привлекали его скромность, умение сказать красноармейцу тёплое, ободряющее слово. Нередко, приходя в окопы, прежде чем дать мне выступить, он обращался к тому или иному бойцу, называя его по имени и отчеству, и сообщал сведения о жене или родителях красноармейца, передавал письма. Комиссара отличали скромность, уравновешенность, сдержанность. Но на этот раз он был взволнован:
