Катя лежала и думала об очерке. А что, если так и написать все, как оно было: с аварией, и с ленивым шофером, с Петей и Вахлаковым. Ведь это и есть сама жизнь. С этими мыслями незаметно уснула.
Илья пришел, когда солнце уже высоко поднялось над лесом. Присел на пороге вагончика. Катя спала, подсунув ладонь под щеку. Он поправил старый тулуп, который слез с плеча, накрыл ноги в тонких капроновых чулках. Посмотрел в запыленное, словно загримированное лицо, усмехнулся: «Чумазая».
Потом он пошел на берег и вынул из корчажки, которую поставил с вечера, десятка два пескарей. Почистил их и положил в котелок. Натаскал хворосту.
Катя спала долго. Он ждал, когда она проснется. Вскипятил чай. Подремал немного в тени вагончика.
Проснулась Катя часов в десять. Потянулась, зашуршала соломой, села, с удивлением оглядываясь вокруг. Потом вспомнила: ночь, комбайн, вагончик. Улыбнулась Илье:
— Вы уже сменились?
— Да. Есть хотите?
— Конечно, но я вся грязная, прегрязная! Наверное, на всех чертей похожая. Не смотрите на меня. У вас найдется мыло, полотенце?
У нее не было купального костюма, и потому, уходя к реке, она предупредила Илью притворно строго:
— Только не ходить за мной!
Ее долго не было или только так показалось ему. Встревожился. Пошел к берегу. Не приближаясь к краю обрыва, прислушался. Снизу доносился приглушенный плеск. Успокоился.
Вернулась Катя, веселая и оживленная. Помахивая туфельками, которые несла в руке, заговорила громко и радостно:
— Вы не представляете… До чего приятно босиком. А вода жжется, как пламя. И сейчас еще вся кожа горит.
Ей было так хорошо, так просторно, так чисто, как будто вода смыла и обожгла не только тело, но и все уголки души, самые темные, от всех затворенные. Он невольно окинул ее взглядом — худенькую, с пятнами воды на синем комбинезоне и неожиданно подумал: «Тоненькая. Такую боязно и в руки взять… Того и гляди, сломается».
Ушел помыть ложки и котелок. С поверхности воды щурилось солнце. На том месте, где купалась Катя, у самой воды заметил на сырой глине след ее легкой, небольшой ступни. Подумал с непонятной болью: «Только это и останется».
Завтракали подле догорающего костра. Поели ухи, выпили чаю.
— Что ж, поедем?
— Так быстро? — удивилась она.
— Как хотите.
— Нет, нет, — воскликнула она, вскакивая на ноги, — конечно, надо ехать. Я ведь сумасбродка, вы меня не слушайте.
Она, и правда, казалась себе сумасбродкой.
— Едем.
И снова мотоцикл и увлекающее, пьянящее ощущение полета. Только вывернули на проселок, она крикнула ему:
