Когда воскресными утрами наш дом на всех этажах наполнялся гомоном, я в своей комнате чувствовал себя как в заповеднике. Мне некуда было спешить, и я с удовольствием пользовался теми немногими привилегиями, которые холостяцкая жизнь имеет перед жизнью семейной. К тому же я всегда мог провести несколько приятных часов в семейном кругу моих друзей или наоборот — в зависимости от настроения, примкнуть к тем, кто, подобно мне, не торопился обзаводиться семьями.
С Барановым, Чупиковым, Безуглым, Ботяновским и некоторыми другими летчиками я подружился еще на Каче, где все мы, имевшие раньше разные специальности, переучивались на летчиков-истребителей. Получив назначения в 160-й резервный авиаполк, мы впоследствии еще больше сдружились. К тому же и Николай Баранов, и Павел Чупиков, и Семен Ботяновский так же, как и я, прежде служили на Дальнем Востоке и в истребительную авиацию пришли не сразу, а после того, как прослужили в армии несколько лет и осознали свое желание — я бы даже сказал, призвание — стать летчиками-истребителями. Чупиков, например, на Дальнем Востоке служил в должности инженера полка, был награжден орденом Красной Звезды — казалось бы, жизнь его вполне определилась, однако желание стать летчиком и начать все заново оказалось сильнее. Подобные переходы людей разных авиационных специальностей на летную работу в те годы не были редкостью. В Каче параллельно с нами переучивалась другая группа, в составе которой находился Александр Покрышкин. Он начинал свою долгую жизнь в авиации техником, что, как известно, впоследствии не только не помешало, но и помогло ему стать одним из лучших боевых летчиков страны.
…Воскресенье, 22 июня. Ранним утром я проснулся от суеты, поднявшейся в доме, но чем-то эта суета отличалась от той, обычной воскресной, к которой уже привык. Со сна я не сразу сообразил, чем именно, пока не уловил нотки какой-то тревоги. Не было привычной беззаботности, меньше было слышно детских голосов. Зато отовсюду доносились встревоженные разговоры взрослых. Само движение на этажах, хлопанье дверей, разговоры, доносившиеся в открытое окно с улицы, — все это говорило, что не только наш дом, но как будто весь авиагородок охвачен каким-то единый тревожным состоянием. Каким?..
Пока я приводил себя в порядок — появился посыльный, С этого момента моя жизнь резко изменилась.
Я выбежал на улицу и увидел, как торопливо выбегают [11] военные из других домов. Это чем-то напоминало учебную тревогу, но обмануть себя было трудно: вслед за военными на улицу выбегали дети, жены, служащие — как будто от этого первого, побудительного движения еще что-то могло измениться, проясниться, рассеяться… Но уже мгновенно возникла незримая стена между теми, кто носил военную форму, и всеми остальными, хотя еще накануне, субботним вечером, все вместе они были чем-то единым и составляли население авиагородка. Но сейчас, в эти утренние часы наступившего воскресенья, уже не было единого ритма жизни и не было общих дел. Все военные точно знали, куда им надлежит прибыть как можно скорее, остальные же были лишены этой определенности и выскакивали на улицу без всякой конкретной цели, подталкиваемые лишь общим состоянием тревоги. Над всеми, как внезапная огромная туча, от которой некуда убежать и негде укрыться, нависло одно короткое слово «война».
