Да, сейчас я, конечно, многое вижу не так, как видел в начале сорок первого года, многое вижу с позиций человека, знающего неизмеримо больше того, что знал в сорок первом году двадцатисемилетний старший лейтенант Еремин, помощник командира эскадрильи. И те дни в канун войны вспоминаю с какой-то тяжестью. Слишком много существовало [9] необъясненных трудностей, и потому то, что задумывалось для пользы дела, не всегда достигало цели. А времени-то было очень мало…
Весной сорок первого года интенсивность полетов повысилась, личные невзгоды понемногу отступили на второй план. Пригород, возле которого располагался наш аэродром, утопал в белом цвету. Цвели абрикосы, вишни. Начинали цвести яблони. Буйно зеленела молодая сочная трава. Сады наполнились густым хмельным ароматом. Невиданная сила исходила из щедрой украинской природы. В Европе по-прежнему бушевала война. Гитлеровцы проглатывали одно государство за другим. На наше удивление, очень быстро пала Франция. Отчаянно сопротивлялась Англия, охраняя свой остров морскими и военно-воздушными силами. Разговоры о войне в семьях, в авиагородке, друг с другом все больше и больше занимали наше внимание. Мы обсуждали воздушные схватки, которые вели английские и германские летчики. По той очень скромной информации, которая была нам доступна, мы пытались определить соотношение сил, особенности боевой авиационной техники и, конечно, роль авиации в целом в той крупной войне, которая уже охватила Западную Европу. Подсознательно мы, конечно, пытались оценить и свои возможности, потому что в массе своей были охвачены предчувствием: схватки с фашизмом нам скорее всего не миновать. Но и понимая это, особой тревоги не испытывали. Во всяком случае, я не помню, чтобы кто-нибудь из моих друзей тех лет в разговоре о возможной войне с Германией выражал бы глубокие опасения. Мы были уверены в своих силах. В канун войны мы жили полноценно и радостно, и военные тревоги, как нам казалось, были еще далеко.
На воскресные дни летчиков — в определенном количестве — обычно отпускали из лагерей домой. Я позволял себе вставать позднее. В большом доме, населенном семьями личного состава, по воскресеньям с утра начиналась праздничная суета. Я слышал за стеной радостные крики детей, деловые приветствия и переговоры жен, кухонную возню женщин. Дом наполнялся запахами еды, шутками, музыкой, смехом — крики, скандалы и ссоры случались редко. Воскресенье — это святой семейный день. Отцы дома, и потому каждая семья стремилась превратить этот день в праздник и провести его как можно лучше. [10]
