Никто, ни один человек в полку, конечно, не ожидал моего появления. Но стоило мне перешагнуть порог землянки, как я сразу оказался в кругу друзей. При виде меня на их лицах появилось столько неподдельной радости, столько участия и тепла, что мне и по сей день не высказать всего того, что испытал, вернувшись в свой полк. Меня окружили, засыпали вопросами. Известие о том, что я вернулся, моментально распространилось по всему полку. Ребята шутили по поводу моей армейской формы с красными кантами — какие там «красные»! После Синельниково они почернели…
Подходили все новые и новые летчики и техники. У меня в горле стоял комок, я не мог ни говорить, ни отшучиваться и испытывал и огромную радость и. боль одновременно, [53] а ребята будто не замечали этого моего состояния. Федоров, Демидов, Соломатин, Маресьев, Вишняков, Мартынов, старший техник Кутовой — все наперебой рассказывали о том, что произошло в полку за месяц. Погиб Лепешин. За несколько дней до моего возвращения, когда полк находился уже здесь, в Запорожье, на аэродроме Мокрая, не вернулся с боевого задания Володя Балашов. Кутовой рассказывал о мытарствах технического состава при перебазировании. Летчикам в этом отношении было проще: перелетел на другой аэродром — и снова воюй! А техники добирались к новым аэродромам по забитым военным дорогам, да еще везли с собой необходимое имущество. Сначала добрались до Кривого Рога (правильно я предполагал в Ростове!), потом — до Никополя и, наконец, до Запорожья. Иногда в пути наскакивали на немецкие передовые части, приходилось отбиваться, несли потери, вырывались и побочными дорогами уходили.
Во время разговоров одни друзья как-то незаметно покидали землянку, другие появлялись. Шел обычный день войны, и ребята совершали вылеты на боевое задание.
Через некоторое время освободился и мой командир и друг Николай Баранов. Исхудавший, с ввалившимися главами, он увидел меня и растрогался. Я начал докладывать по форме:
— Товарищ капитан… старший лейтенант Еремин…
В горле перехватило. Николай рванулся ко мне:
— Борис! Дорогой ты мой! Живой! А мы-то думали…
— Что, — говорю, — уже крест поставили?
Баранов, по-прежнему радостно глядя на меня, виновато развел руками. Понятно, конечно… Я уже и по реакции летчиков почувствовал, что на меня смотрят как на чудо. Как будто я и впрямь вернулся с того света.
Костяк полка в те дни составляли человек восемнадцать. Немало было незнакомых летчиков. Меня приняли, как и положено принимать старожила: мне были откровенно рады, и эту радость скрывали за шутками.
