— Пятьдесят сверху, — сказал Лёха.
— Уравниваю, — сказал я.
(Играли в покер на копейки.)
— На двести, — сказал Коля. — Вы замечали? Как спать перестали, время потеряло значение. Ночь отличается только тем, что свет гасят.
— Ещё на пятьдесят, — сказал Лёха. — А ты херню порешь. Время просто встряло. На него просто похер.
Я накинул ещё десятку:
— Да ведь это не нам похер на время, а времени похер на нас.
— Так было всегда, — возразил Лёха.
— Ещё два рубля, — добавил Коля. — Говорю же: мы изменили смысл времени. Раньше это была как бы верста, а теперь это что-то другое: мы идём не по времени, а… — Он уставился в карты.
— Выкладывать-то будем? — спросил я.
Выложили последнюю карту: у Коли в руках уже давно было каре.
— Заговариватель зубов, ё-моё! — сказал Лёха, отбрасывая карты. А ушлый Коля загрёб себе целых сорок девять рублей.
Я полюбил одиночество: читал, курил, гонял студентов, изредка ел и — гулял по Москве. Она опять разнюнилась и не баловала солнцем: небо карандашно-серое. Моя походка обрела интересную особенность: я постоянно бился об углы и людей. Рукой придерживал горло, потому что не было шарфа. Внимательно следил, как тень моя троится по вечерам.
Кружа по Патриаршим, я свалился в воду. Пыхтя и семеня руками, я выбрался на берег и стянул с себя почерневший плащ: отжимал вещи и хохотал. Ко мне подошла девушка:
— Вам помочь?
У неё были удивительной силы и пронзительности глаза: из таких можно пули лить — свинцовые, тяжёлые, казнящие: я сразу почувствовал себя ужасным дураком — сижу тут на траве, отжимаю свои манатки…
— Нет, право, не стоит.
— Давайте я помогу.
Она помогла мне отжать джинсы и носки, футболку и плащ. Когда дошло до трусов — стыдливо отвернулась: я запрыгнул в джинсы, а труселя спрятал в задний карман.
— Вам нужно выпить что-нибудь тёплое. Я живу тут, неподалёку, — сказала свинцовоглазая.
Мои ботинки влюблённо хлюпали, мы шли с ней в волнующей близости, — я иногда стукался о её плечо и смущался, что оставляю пятна. Я рассказывал ей про французскую революцию, Петра Мамонова и свою бессонницу. Её ласковые глаза внимательно слушали.
Квартира была огромная, я даже потерялся: в одну кладовку помещалась вся моя однушка. Я сделал шаг наугад и попал в ванную. Она была странно-велика. В центре — сама ванна, окаймлённая мрамором и холодом: я увидел в ней раскрашенный домик для резинового утёнка, но тут же смекнул, что резиновые утята обычно меньше в сорок раз…
— Парень, ты в порядке?
