Я понять тебя хочу,
Тёмный твой язык учу…
Пушкин2
Набедокурили знатно — страшно вспомнить даже. Это Лёха первый додумался… Дур-р-рак!
Говорил он как-то: «Да мне деньги в хер не впёрлись: я б лучше сундук нашёл, а там века, тысячелетья…» Оно и понятно: Лёха работал в офисе, учился в институте, писал пьесы, играл в рок-группе, шарахался с тремя своими любовницами (притом все три получали карманные деньги и не подозревали о существовании остальных), ходил в спортзал, занимался греблей, рыбачил, летал в космос, — да чего Лёха не делал!
Тогда он решил воровать: время — у сна. Была там какая-то безумная практика: каждые четыре часа отсыпа́ть ровно пятнадцать минут. Первый месяц ощущаешь себя варёным трупом, конечно, — а потом ничего, поджарость какая-то появляется.
Кончилось через неделю: Лёха простыл, слёг и проспал без малого сутки. Он был не весьма хорош: бледный, вощёный, немощный, но — заспанный, как старый кот. Мы с Колей навестить его пришли.
— Ты осторожней со здоровьем, — сказал я, навязчиво помешивая чай.
— Скучный ты, — ответил Лёха. — Тут, если что, варенье.
Мы молча переглядывались и слушали суматошный постук дождя.
— Я, короче, понял: надо вообще не спать, — сказал Лёха внезапно.
— А что… А что… — пробормотал Коля, метафизик без диплома. Его лоб ещё в детские годы пополам рассекла вена. — Без сна оно понятно, что опасно. Но всё-таки… Но всё-таки…
Я громко пригубил чай.
— Да-а-а… — продолжал Коля. — Отказ от сна — это ведь, получается, высшая форма бунта. Тут ты не просто ножкой топаешь и билетик возвращаешь, — тут ты самый замысел отрицаешь, природу, естество. Ладно, там, не есть — тут и помереть недолго. А так — не калеча себя, бросаешь вызов… Да, да… Это гораздо страшнее. Да… Однако.
