— Ты прав. Ужасно глупо! — Она больно ткнула меня в бок и побежала. Мне ничего не оставалось, кроме как броситься вдогонку.
Когда мы запыхались, мост привёл нас в Парк Горького. Теперь не говорили — молчали. Не угрюмо, без неловкости даже, — а мило, что ли?
Спустились по ступенькам — нас поджидали артисты. Кувшинорылые, оборванные, с семистрункой. Они пели Бурдина. Я ахнул. Бросил им рублей двести и исступлённо слушал. Не двигался. Не думал.
Не остается поворота от тоски да от любви.
С ума сойти для идиота — никак не выйдет, хоть реви.
Но «А» упала, «Б» пропала и только «Ц» цела осталась.
Только целой очень мало, и очень мило, но устало я — улыбаюсь.
— Ты чего? — растормошила меня Инна.
— Да так.
Самая нехитрая песня умеет становиться тайником памяти. Первые месяцы Москвы, яркие огни Киевского ввечеру, уют Арбата, прогулки по заваленному жёлтой листвой Рогожскому, вздорные, невразумительные люди, опаздывающее отопление, вечерняя трубка, пивной бокал с чаем… «Батюшки, да я в Москве!» и «Но зачем я ей нужен?» — всё это в одной песне. И всё нахлынуло разом. Да. Так.
Дозвучал аккорд, струна не порвалась, и, отаплодировав, я хотел двинуться дальше, — но Инна что-то шепнула подпевале барда и бросила в шапку тысячерублёвую. Посовещались. Пальцы побежали. Я опешил: они играли «Боже, Царя храни!». Под такую лавочку даже сибарит с пачкой «Беломора» нарисовался. Мы с Инной стрельнули по штучке.
Царствуй на сла-аву,
На сла-а-аву нам!
Музыканты отвесили поклон и пошли восвояси. Публика — тоже.
— А ты приколистка, — сказал я.
— А что? Лица-то интеллигентские.
— Это точно. — Я вспомнил тех мордоворотов.
Заболтали о литературе: сошлись на Пушкине и Булгакове, разошлись на Ерофееве и Кафке. Снова сошлись на Хармсе, вновь разошлись на Достоевском. Так — всю дорогу до памятника Петру: того, огромного, с фонтанирующими кораблями.
Объявилось облако-цеппелин и спрятало солнце. Я светился вместо него. Инна это заметила и спросила, отчего. Я ответил искренне — даже слишком. Она улыбнулась и кивнула. Затем взглянула на часы: поздно. Конечно, она бы рада ещё погулять, — но дела… Играть надо сейчас.
Мы выбрали себе скамейку у реки.
Она выудила из кармана пачку карт. Блэкджек? Быстро. Дурак? Скучно. Покер? Вдвоём не имеет смысла. Остановились на японском дураке. Игра эта любит стремиться к бесконечности, — но лучшего не придумывалось.
Первую партию отыграли быстро. Вторую — чуть дольше. Решающая третья — тянулась так долго, что в колоде осталось четыре туза, а остальное оказалось на руках. Тут уж извольте считать очки.
