Я качался в кресле, ждал Гугля и думал. Что я здесь вообще забыл?..
Будем честны: это отдушина. Отдушина в арестантском вагоне на пути следования «Дом — Работа — Дом». Я знал, что Муза моя не обрадуется…
Но не плевать ли мне на неё, если ей плевать на меня?
Я искал здесь не место, где можно что-то прочитать, а что-то поругать, но какой-то, видимо, смысл. Некоторый, что ли…
В комнату вошли четверо. Помимо Гугля, это были: лысый молодой человек, похожий на актёра боевиков, иранец с грустными глазами и аристократическим животиком и девушка, к которой как нельзя лучше шёл эпитет «малиновая».
Почти тут же Гугль мне их в таком же порядке и представил: Василий Тёмный, Асхат Асхатович и Женя Волкова. Не говоря более ни слова, они уселись на диване. Гугль отделился от них, вытащил из-под груд всего на свете листок бумаги и принялся читать.
Это была зубоскальная новелла про дом, в котором все выходы на лестницу закрыты: во избежание визитов куряще-выпивающей молодёжи. Двадцать два этажа — связаны с улицей только лифтом. Двери на лестницу — стережёт некий старик, который должен отпереть их в случае пожара. Действие разворачивается стремительно: почти в начале же новеллы этот самый старик сходит с ума и сам устраивает пожар, чтобы поскорей побежать двери открывать. Всё это приправлено описаниями каждой ступеньки, лампочки, надписей на стенах подъезда, всепожирающего огня и, кроме того, историческими справками. Длилось чтение около тридцати минут: главный герой под конец сам забывал о собственном существовании — чего уж говорить о слушателях. Но вот — кончилось.
Ни аплодисментов, ни обсуждений. Только Гугль спрашивает:
— Прочувствовали? — И после молчаливых согласий зовёт Василия.
Его рассказ был очень мутным и туманным. Про какого-то писателя, писавшего о том, как он писал, а затем за этой писаниной исписавшегося настолько, что он написал об этом своему другу, и тот посоветовал ему одного писателя… Да, а потом следовали сцены, где этот писатель ходит по Петербургу, весь в мыслях о том, как он бездарен, как писательство отучает от того, чтобы не писать, а жить, — и мысль эта кружит вокруг него, отчего делается вдруг материальной. Начинает откусывать нос, пальцы, ноги, руки, уши. А потом этот писатель кончается, и мысль эта — переваренные останки его в Фонтанку сплёвывает.
Снова молчанье, снова никакого обсуждения. И снова Гугль говорит:
— Капиталиссимо!
Спешно сажает Василия на диван и вызывает Асхата Асхатовича.
