— Но это же глупо!
— Ну да. Глупо. — Тут Ваня громко э-э-э… Ну-у-у-у… Неловко сказать даже!.. Тут Ваня громко — хе-хе-с!.. Ну, как сказать… Если можно так выразиться… Ну, который вот тот самый… Э-да… Вот. Такие пироги.
Короче — он громко харкнул.
— Не плюйся! — Даша взвилась и засопела.
— Почему?
— Ну зачем тебе плеваться? А мне потом эти харчки обходить!
— Ты здесь часто бываешь?
— Я не про твои, а вообще!
— Ладно, прости.
Ваня заметил кошку с пойманным воробушком в зубах. Всё. Убежала. Только хвост и видел.
— Я с двенадцати лет плююсь, — оправдывался Ваня, когда они двинулись дальше. — Мне не кажется, что это так ужасно.
— Тогда не плюйся хотя бы при мне.
— Хорошо, не буду, — соврал Ваня.
Неудобно изогнувшись на ходу, он заглянул ей в глаза: два блюдечка, налитых зеленоватой водичкой. Зачем-то он спросил:
— А ты правда считаешь, что объективно прекрасных вещей нет?
— Конечно, нет! — фыркнула Даша. — Это всё вкус. Нравится — не нравится. А объективность — выдумка сплошная.
— Но она же есть.
— Чем докажешь?
— Ничем… Просто есть она, и всё. — Ваня стушевался и обиделся на себя. Или наоборот… Или вот так… А впрочем…
Но не продолжали — уже о Достоевском болтали. Гуляли и болтали — не всё ли равно, о чём?
Хотя прогулка их, надо сказать, была скорее перебежками от скамейки к скамейке. Даша не очень любила ходить: вернее, она не умела гулять.
— Да вон там сядем! И нормалёк! — воскликнул Ваня, заприметив какой-то деревянный — для песка, что ли? — короб.
— Ты глупости говоришь! Сейчас мы найдём скамейку.
— Да нормально будет, чего ты? — Ваня уже плюхнулся на короб: он оказался со скатом, так что Ваня потихоньку съезжал.
— Пойдём-пойдём-пойдём-пойдём!
— Да ты попробуй хоть. Не понравится — сразу уйдём.
— Ладно. — Даша покорилась. Её попа на секунду коснулась досок и тут же её хозяйка подскочила: — Мне не нравится, пойдём!
И увлекла Ваню своею ручкою.
Ещё ходили, ещё говорили. Вроде бы, к тому же коробу пришли. И к набережной. И к скамейке. И к набережной. Вечер спускался, волоча полы по земле. Даша укуталась в бирюзовую шаль и зябко потёрла плечико.
Ваня зачем-то собирался с духом: понятия не имею, зачем.
— Стой, — сказал он вдруг Даше.
Она остановилась. Ваня взял её за плечи и уставился как в зеркало.
Он прекрасно уже сознавал, что именно в Даше будет его бесить и что именно будет бесить её в нём. Он замечательно понимал, что нет на свете вещи, которая убереглась бы от гнилой осени. Он не обманывал себя надеждами, что когда-нибудь сомнения улетучатся. Он знал, что общих снов у них никогда-никогда не будет. Но всё-таки — сказал ей три дурацких слова.
