Одиноко Дима грустил.
— Ты чего?
Грустил в темноте, откинув жаркое одеяло. Ночь вгрызалась в мысли и превращала их в бесформенные штуки, рассыпающиеся образы. Часы тикали насмешливо. Ася — с тонким лицом, как будто из досточек, недостроенным — внимательно смотрела в Димино ухо.
— Ничего, — ответил Дима.
— Ну ладно. Тогда давай спать. — Ася отвернулась.
Дима упёрся локтем в подушку и вглядывался в её затылок: пушок и выбившиеся из хвостика прядки были как-то особенно заманчивы.
Тоска прогоняла сон. И диван неудобный, со скатом (обычно соседка здесь спит, а вообще Ася на кухне живёт). Сейчас положит ей руку на талию, — а она сбросит. Они не спали, обнявшись как медведи, — слишком жарко. Смешно: называется «спать вместе», — а всё равно выходит врозь.
— Я грущу, оттого что единство недостижимо, — сказал он мучительным шёпотом.
— Вот дурачок! — Ася обернулась и поцеловала ему лоб. Сплетение взглядов… Ася поняла, что Дима серьёзно. — Так. Поясни.
Дима лёг и заложил руки за голову, выставив на обозрение подмышки:
— Чего все, по-твоему, хотят?
— Денег? — сказала Ася (а впрочем, неуверенно).
Дима хмыкнул в нос:
— Единства все хотят. Ну зачем, по-твоему, церкви, концерты и пьянство придумали? Единства ради. А его и у любящих, кажется, нет…
— Блин. Ну это просто второй этаж мысли! — сказала Ася довольно серьёзно. — А какого ты единства хочешь? Одинаковые мысли чтобы?
— Космического единства, рабства взаимного… Один дух, одно тело…
Тут Ася положила ему руку на живот: Дима боялся щекотки больше смерти, так что завизжал как девочка, — и второй этаж мысли обвалился. Дальше говорили о другом: о московской жаре, об Асиной сессии, о смешном консьерже, — но никак не о космическом единстве.
Беспокойный сон, дурная голова, солнце пятку печёт, — Дима проснулся. Он любил вставать раньше Аси и в женских тапочках выходить на балкон покурить, глядя, как Ломоносовский проспект убегает прочь, раскидывая по сторонам дома, парки и магазины…
Дима протянул руку к тумбочке и нашарил сигареты. Попытался встать, но заметил, что нога его не слушается. Странно: затекать должна бы рука, а не нога. Дима откинул одеяло, чтобы проинспектировать ногу.
Вы, должно быть, видели пачки «Оптимы» на тридцать сигарет? Та же дрянь — только больше. Так вот, откинув одеяло, Дима обнаружил, что они с Асей напоминают большую пачку «Оптимы». Одна рука — с сигаретными ожогами — его, другая — с красными когтями — её, одна нога — бесстыдно волосатая — его, другая — бритая, блестящая — её. Две шеи, четыре глаза. Известные органы — исчезли за ненадобностью. Только грудь одна болталась справа, — но у Аси они небольшие, так что можно и не считать.
