— Да не буду я её целовать! — Вадик бросил шкелет на дорогу и чья-то машина хрустнула по нему.
— Как знаешь. — Сан Саныч перестал улыбаться, вытер руки о волосы и сунул их в карманы.
Пошли они по Театральному проезду: там здания всё важные, надутые! Машины ездят неугомонные… И эти потешные живые! — куда-то торопятся, боятся опоздать… Поначалу Сан Саныч шёл и от всей души плевался им в хари, а как свернули в Неглинную — перестал.
Вадик семенил за ним и боялся отстать. Сан Саныч — шагал широко и невнимательно, да помалкивал скверно.
Потом вдруг — бросил:
— Работу тебе найти надо… Тебе сколько уже? Месяца два? Совсем большо-ой. Пора! Пора!..
— Какую ещё работу? — Вадик недоумённо повернул голову.
— Не знаю. В цирке, например. Будешь жонглировать, кувыркаться и рожи корчить. Я научу.
— Зачем это?
— Ну так. Для отвода глаз.
Неглинная здесь была уже почти бульваром: какой-то шансоньер стоял с аккордеоном и пел французские песни, пытаясь нагнать на всех Парижу. Вадик бросил ему монетку.
— А ты что делать будешь? — спросил он Сан Саныча, когда догнал его.
— Следить за процессом.
Вадик остановился. Сан Саныч, пройдя несколько шагов и заметив, что Вадик потерялся, — остановился тоже. Аккордеон звучал. Поп сидел на лавочке и курил: да поглядывал на них, как-то хитро жмурясь.
— И чем тогда это отличается от жизни? — сказал Вадик довольно громко (между ними было шагов пятнадцать).
— Бес его знает, — сказал Сан Саныч и показал язык.
— Жизнеутверждающе, — сказал Вадик, но языка показывать не стал.
Вечерело. Шаги шлёпались о мостовую; прохожие не обращали внимания на покойников (даже носы не воротили, хотя амбре стояло завораживающее), — только дома́ сердобольно играли окнами (закат). Мысли Вадика были смутные и тоскливые, сумрачные и невнятные — такие, каких и словами не скажешь.
Он думал, что мысль — всегда немножко убийца: и чтобы верить в хорошее, надо немножко себе врать…
Но Сан Саныч скоро заставил его забыть эту ерунду и сумятицу: они забурились в бар на Кузнецком — и там уже совсем распоясались. Много было весёлости и одушевления искреннего!
Выносили их на руках (но не в знак благодарности). Ночь была свежая, мокрая и уютная — при всём своём жёлтом безразличии. Хотелось заходить в переулки и дворики, садиться на облезлые скамейки и слушать тишину…
— Ну всё, скука. Домой! — пихнул Вадика в плечо Сан Саныч. — Главное ж тут со скуки не помереть.
Вадик не спорил.
Спустились в метро. Сан Саныч опять рассказывал анекдоты, но Вадик держался за холодный поручень и что-то тихонько себе подозревал… Тогда Сан Саныч вдруг перешёл на частушки:
