В те годы в московских коммуналках повелось держать котов. Не во всех, конечно. Собак, особенно бродячих, не было. Редко кто мог позволить себе держать дома собаку. Кот Барсик ходил к Дедушке бескорыстно, у старика еды было мало. Зато дверь в свою каморку Дедушка не запирал, и кот научился поддевать ее лапой и входил, даже когда Дедушки не бывало дома.
Зимой в морозы кот садился на подоконник и высматривал что-то сквозь плотный иней. В наше время никакого инея на окнах не видно. А в том доме стены были толстенные, рамы из хорошего дерева, ловко пригнанные, сквозняков не пропускали. Поэтому сидел себе кот, а перед ним на стекле красовались и пальмы, и птицы райские, и просветы с пятачок, сквозь которые видно, как дымок поднимается из пристройки. Потом в другие годы дымка из трубы не стало, потому что газ провели.
Дедушка занимался необычным ремеслом, о котором сейчас никто и не помнит, — «холодный» сапожник. Тогда таких было много. На улицах или на рынках они чинили обувь. Эти мастера сидели на табуретках, рядом, в деревянном ящике с ручкой — все сапожные инструменты. Простые люди, случайные прохожие часто что-то подбивали, зашивали у «холодных» сапожников. Кто был при деньгах, пусть и не больших, те шли к ассирийцам. Те держали маленькие павильончики, где был стул. На него клиент садился, и мастер чистил его обувь до блеска. Тут же продавались шнурки, вакса двух цветов — черная и бесцветная.
После войны с обувью у людей было совсем плохо, поэтому сапожникам хватало работы. Но в большой квартире, где Дедушка жил, он всем жильцам обувь чинил бесплатно. Его старались как-то отблагодарить. На кухне у него своего стола не было, но всегда находился кто-то, кто уступал ему часть стола, наливал тарелку супа, чай, даже сахаром делились. Потом в 1947 году отменили продовольственные карточки и Дедушка, хоть и считался иждивенцем, но дочери, а их в Москве жило две, ему помогали редко. Ни свет ни заря зимой и летом он уходил со своим сапожным ящиком на рынок. Приходил вечером. Иногда садился за чей-нибудь стол на кухне, пил чай и грел над газовой горелкой руки. У Дедушки была какая-то тайна, тяжелая и безысходная. Одевался он очень бедно. Глаза у Дедушки были серые, как и его одежда. Он был вроде бы не одинокий, но поговорить или о чем-то попросить ему было некого. Говорили, что была у него третья дочь, но она осталась там, в его стране, а во время войны ее и двух ее детей фашисты сожгли заживо. Такие истории о страшной участи людей в послевоенные годы многие рассказывали.
