— Почему ты хотела это сделать? — прямо спросила Туся.
В любом другом месте этот вопрос прозвучал бы дико, но здесь, в больнице, таким вопросам никто не удивлялся.
— О-о, — значительно протянула Алина. — Это целая история.
Она смерила Тусю взглядом, как бы соображая, годится ли та для того, чтобы быть посвященной, и, видимо, решила, что — да.
— Понимаешь, у меня был друг. Он старше меня на десять лет, представляешь? — было заметно, что Алина гордится этим фактом. — Так вот, у нас были особенные отношения, как никогда и ни с кем другим. Он мне как-то позвонил, а моя мать назло ему сказала, что я ушла с другим; представляешь? А он у меня такой нервный! Так разозлился! Я ему звоню, а он говорит, что знать меня не хочет, и трубку вешает.
Алина посмотрела на Тусю, ожидая сочувствия, и та скорчила понимающую мину.
— Нет, ты не представляешь! — продолжала Алина. — Что мне оставалось после этих слов? Я и отравилась.
— А теперь что будешь делать? — спросила ее Туся.
Всегда интересно, что о своей жизни думает человек, который еще недавно хотел с ней расстаться.
— Уйду в монастырь, — убежденно сказала Алина. — Я поняла, что в миру мне делать нечего.
Одна знакомая Тусиной мамы, тетя Оля, тоже ушла в монастырь. Она разошлась с мужем, а детей у нее не было. Сначала она два года была послушницей, а потом постриглась в монахини и сменила имя. Туся читала открытки, которые та присылала Ирине Дмитриевне на церковные праздники и поражалась. Казалось, что эти письма из другого мира: все земное действительно не волновало ее, то была не привычная тетя Оля, а совсем другой человек. Она писала о том, что работает то в огороде, то на кухне, и что она счастлива как никогда.
— Я знаю, что то, что я сделала, — большой грех, — говорила Алина. — Но если я не могу умереть, то жить среди этой грязи я тоже отказываюсь. Как только выйду из больницы — уйду в монастырь.
— Там хорошо, — поддержала ее Туся. Только работают целыми днями да молятся. Ни времени, ни сил на дурные мысли не остается…
— Работают? — повысила голос Алина и возмущенно вскинула брови. — Меня там заставят работать?
— Конечно, — спокойно подтвердила Туся. А ты как думала? Работать и молиться. Никаких личных вещей или свободного времени. Нельзя отлучаться с территории храма без благословения наставницы. И еще много ограничений.
Алина разочарованно и обиженно смотрела на Тусю.
— Я не знала… — проговорила она. — Я думала совсем не так…
Наверное, Алина представляла, как идет ей монашеское одеяние, какой она будет трагичной и романтичной. Ей виделось, как она будет молиться, изящно складывая руки на груди, а ее возлюбленный будет пожирать ее взглядом, припадая к монастырской ограде. Но Туся обрисовала ей такую жизненную, неприглядную картину, что Алина даже забыла о ногтях, и мизинец остался не накрашенным.
