Вот он, черный силуэт, мечется от двери к окнам, наконец, к пожарной лестнице. Допотопная пожарная лестница начиналась в полуметре от земли, через три высоких этажа и обветшалую мансарду вела на крышу. Он уже запрыгнул на нижнюю перекладину. Крутой скат у крыши — сейчас такие дома не строят. И конек, старомодный, увенчанный лошадиной головой, — что лезвие. Наверное, еще и обледенел.
Что-то горячее хлынуло снизу вверх. Ярость? Получай! Сам хотел, дружок!
— Где он? — нервно переспросила Сто пятая.
— Вон, — кивнул я головой. — Решил выступить.
Она все равно бы не успела. Ярослав поднимался быстро, резко, точными и экономными движениями акробата. Она отшвырнула стаканчик, по снегу расплылась дымящаяся лужица. Кинулась к дому. За спиной у нас продолжала играть музыка, кто-то смеялся и визжал на неумелом вираже, радостно носились электрические светлячки. Когда мы подбежали к дому, он уже карабкался по скату. Я видел борьбу на ее лице: она хотела закричать и в то же время боялась спугнуть его криком. Черная тень вдруг замедлилась, движения стали неуверенными. Я понял, что на крыше очень скользко. И еще я услышал, как она дышит рядом: отрывисто, часто. Повернулась ко мне, пылая гневным румянцем:
— Кто это придумал?
— Я его не заставлял лезть на крышу…
— Он не мог сам! Что у вас случилось, пока я уходила?
Она смотрела на меня, как врач, вскрывающий кожу. Как будто знала, что увидит под кожей. Как будто все знала.
— Ну?!
Я молчал. Лицо ее скривилось. «Разве я сторож брату моему?» Каин, Каин, что ты натворил?
— А я ведь только сейчас поняла, что в тебе не так, — сказала она, сжимая и разжимая пальцы. — Ты как будто ничему не принадлежишь. Ни к какому времени. Ни к какому месту. Ни к мужчинам, ни к женщинам. Ты… ты как призрак. Я даже имени твоего не знаю, вот что!
Она произнесла это и отвернулась. Теперь я нисколько не интересовал ее. Совсем. Она была рядом с человеком, скользившим по крыше. Она шла по туго натянутой проволоке: ты упадешь, и я упаду. Теперь мне можно было уходить. Совсем. Но я зачем-то стоял.
Ярослав добрался до конька, зацепился и замер. Если бы он оглянулся, то увидел бы нас внизу, ее испуганные, умоляющие глаза, и, может быть, передумал идти дальше. Но он не оглянулся. Чуть отдохнул, подтянулся. Медленно выпрямился. Встал на тонкое ребро. Попробовал ногой — скользит ли. Он не смотрел вниз. Он как будто искал точку опоры внутри себя, приводил свое послушное тело в согласие с встроенным балансиром.
