Ярослав снова играл свою лучшую сцену из спектакля. Однако теперь внизу не шумела восхищенная толпа зрителей. Не поблескивала спасительная лонжа. Не было даже шеста, и все, на что он мог рассчитывать — это послушное тело. У меня пересохло во рту. Я продолжал держать два остывших на морозе бумажных стаканчика.
Сто пятая обхватила лицо руками. Она хотела бы зажмуриться, зарыться в его шарф, но не могла. Дрожащий мост. Вот он какой. Как будто ты совсем ничего не значишь.
Ярослав сделал первый шаг. Меня вдруг словно в живот ударили: я увидел их комнату с выступающей дранкой, кудрявых братьев и сестер Ярослава, его родителей. Они готовы были отдать мне последний кусок. «А где сейчас мои прыгалки?» — «Едут в Кемерово».
А где сейчас его маленькая блестящая рыбка? Одна из двух, что мы купили вместе этой осенью?
«Это твой друг или твой поросенок?» — хитро спрашивал его маленький брат.
Ярослав шел по коньку крыши. Медленно и уверенно, обретя равновесие. Он не должен упасть. Сколько раз так шагал по проволоке. Он же летающий! Он же Карл Валленда!
Добрался до лошадиной головы в белой снежной шапке, венчающей конек над фронтоном. Медленно, осторожно развернулся и пошел обратно. С крыши пластами съезжал потревоженный снег и падал нам под ноги. Я потрогал ботинком — снег был твердый, слежавшийся.
Сто пятая сжимала руками лицо. И ее лицо было самым красивым, что я видел в жизни. Почему оно не могло быть моим? Я помнил каждое ее слово из оставшихся в том летнем дне. Ее гладкую кожу под водой. Как стояли рядом на берегу наши велосипеды. Почему все это не может быть моим? Повторяться блаженным перепевом, вновь и вновь, вновь и вновь.
Неужели она права? Я — призрак?
Конечно, права. Лиза всегда это знала. Я — тень, не умеющая отдавать по своей природе: холодной, темной, фантомной, но отчаянно желавшая тепла и нежности.
Мои родители хотели другого ребенка. Маленькая крымская девчонка Синяя мечтала гулять с другим мальчиком. Сестра в конце концов ушла бы к другому. Лилия, Сто пятая… все, все люди, злосчастно появляющиеся в моей жизни, любили кого-то другого, не меня. Разве странно, что я хочу стать этим другим? Я хочу стать Ярославом.
Упади. Хотя бы раз в жизни сделай промах! Дай мне один шанс! И я крикнул в пустое небо имя заклятого врага.
Ярослав на крыше вздрогнул. Он не посмотрел вниз, нет. Но короткого звука хватило, чтобы что-то внутри него сместилось, какой-то маленький рычажок, отвечавший за слаженную работу всего тела. Он пошатнулся. Долгие месяцы крышу поливали дожди и осыпали снега. Я видел, как глянцевито блестит почти отвесный скат. Ярослав не удержался на коньке, заскользил по обледенелой кровле, беспомощно выбрасывая руки и не находя опоры ногам. Он не был великим эквилибристом. Он был семнадцатилетним школьником, которому легко удавалось все, за что бы он ни брался, которого любили все вокруг, как старшего брата.
