Ференц молчал. Стоял, дожидаясь следующего вопроса.
— Видите ли, Ференц, я пробуду в Берлогваре, возможно, целых два месяца. — Лакей по-прежнему стоял молча. — И не хлебом единым жив человек.
Ференц даже виду не подал, что понимает, о чем идет речь. А Надьреви ждал от него хотя бы улыбки. Вот он улыбнется, примет более удобную позу, может быть, даже закурит сигарету, и язык у него развяжется. «Ну так вот, дорогой господин учитель, у нас…» И тут все выяснится. Но напрасно Надьреви надеялся, лакей стоял, как истукан.
— Вы меня понимаете, Ференц? — уже чуть ли не умоляюще спросил учитель.
— Да, к вашим услугам.
— Так вот. Знаете, мне никогда еще не приходилось бывать в аристократическом доме. Я понятия не имею, что здесь делают, как живут. Мне хочется, чтобы мы с вами стали друзьями и вы помогли мне. Вы знаете здешние обычаи, людей, усадьбу, деревню, а я, говорю же вам…
Может быть, все-таки пробудится жизнь в этом каменном истукане. Вот проклятие!
И, действительно, лакей покраснел. Даже поднял глава на учителя. Но лицо его словно застыло, он не шевелился. И не произносил ни слова. Ждал. Ну и чудовище этот Ференц!
Теперь Надьреви отвернулся, не глядя на него, стал ходить по комнате. Пусть себе делает, что хочет. Долго, наверно, его муштровали, чтобы превратить в идиота.
Ференц опять взял таз, воду из него перелил в ведро, которое вынес. Вернувшись, сполоснул таз, вытер его, навел порядок, принес кувшин с чистой водой и удалился.
Через полтора часа он пришел опять и бездушным, деревянным голосом доложил, что обед подан, можно идти в дом.
Столовая помещалась в большом зале с шестью окнами, с натертым до блеска паркетом. Четырехугольный стол был красиво накрыт, сверкали бокалы, тарелки, графины с вином, посредине стояли цветы в вазе. Из огромного буфета что-то доставал лакей в ливрее и белых перчатках. На столе стоял прибор для одной персоны. Надьреви сел, часы пробили один раз, вторая дверь раскрылась, и усатый лакей в венгерском национальном костюме и сапогах внес супницу. Обед был прекрасный, будто по случаю какого-нибудь торжества. Учителю прислуживали два лакея; двигаясь, как автоматы, молча, торжественно, с важными лицами, они точно разыгрывали пантомиму. Бритый подавал блюда, усатый наполнял бокал. Надьреви был так поражен необычной обстановкой, что и не обращал внимания на кушанья. Если бы его спросили, что было на обед, он бы не ответил. А обед состоял всего-навсего из четырех блюд, но к жаркому подали столько разных гарниров, что, казалось, стол ломится от изобилия. Черный кофе Надьреви выпил тут же, в столовой. Кофе и на этот раз был лучше, чем в кафе «Япан» или «Фиуме». После обеда он посидел еще немного, осушил большой бокал красного вина и почувствовал себя превосходно. Чудилось, что он наверху блаженства, которое не кончится ни завтра, ни послезавтра, — никогда. А как же иначе?
