Надьреви пришел домой после полудня, чтобы собрать вещи.
— Сегодня вечером я уезжаю, — сказал он матери.
— Так скоро? — спросила она.
И укоризненно на него посмотрела. Такой уж у нее сынок, в последнюю минуту объявляет об отъезде. Не считает нужным поговорить, поделиться с ней. Право, нехорошо с его стороны.
— Да, сегодня вечером, — сухо повторил Надьреви.
— Почему же ты раньше не сказал?
— А что тогда было бы? Вы бы приготовили мой смокинг?
— Болтай себе, болтай. А вдруг у тебя нет чистого белья.
— Ну и что? Возьму с собой грязное.
— Я бы заштопала тебе несколько пар носков.
— И так могли бы заштопать.
— Конечно. У меня на все находится время. Сплю день-деньской.
— Я не говорил, что вы спите.
— У тебя есть две чистые рубашки.
— Захвачу обе.
— Ты гол как сокол.
— Знаю прекрасно.
— Надо хоть костюм погладить.
— Некогда уже.
— Вот потому и надобно бы тебе раньше позаботиться…
— Оставьте меня в покое, хватит попреков.
— От твоего чемодана ключ затерялся.
— Значит, не запру его.
— Выкрадут что-нибудь оттуда.
— Где? В дороге? Он же при мне будет.
— Мало ли где? У тебя вечно всё пропадает. Выкрадут прямо на глазах.
— В именье, что ли?
— И там бережливому человеку лучше держать свои вещи под замком.
— Они будут лежать в шкафу.
— У тебя на все готов ответ. Такой уж ты умный.
Надьреви тем временем снял со шкафа чемодан и, раскрыв его, окинул взглядом комнату, припоминая, где лежит то, что надо взять с собой. Мать принесла из кухни тряпку, обтерла чемодан. И, открыв шкаф, стала доставать белье.
— Эта ночная сорочка тоже рваная.
Надьреви не стал спрашивать, почему мать раньше не зачинила ее. Молча клал в чемодан кальсоны, бритву, точильный ремень…
Мать:
— Далеко этот… куда ты едешь?
— Берлогвар.
— Вот-вот. Где он?
— Там, где ему положено быть.
Мать замолчала.
Когда чемодан был упакован, Надьреви сказал:
— Теперь мне пора идти. К семи вернусь. Позаботьтесь, чтобы мне не пришлось ждать ужина.
— Не придется.
Ах, что за человек! Не сидится ему дома.
Надьреви явился в семь, наскоро поужинал свининой с савойской капустой и лапшевником с творогом. Он не различал, что ест, жевал механически, простая однообразная домашняя пища оставляла его равнодушным.
Потом простился с матерью. Пожал ей руку, подставил голову, чтобы мать поцеловала его в висок. Вот и все прощание.
— Береги себя! — сказала она напоследок.
— А не то украдут? — с мрачным юмором спросил он.
— И пиши. Чтоб я знала, как ты живешь.
— Прощайте.
До улицы Дамьянич дошел он пешком. Там остановил свободного извозчика. Эх, была не была! В Берлогваре ведь нет извозчиков, не будет и расходов на них.
