Лизанька сидела на подоконнике, болтая стройными ножками и глупо улыбалась, рядом с ней лежала раскрытая книга, что-то из Камю. Девочка пятнадцати лет, выглядевшая лет на пять старше своего возраста.
— Зебра! — вскликнула она и захлопала в ладоши, взглянув из-подо лба на Артура совсем не по-детски.
Секунду они просто смотрели лоб в лоб, друг на друга, следующую секунду Лизанька неожиданно заговорила ровно и прямо.
— Кого ты сюда привела, Зебра?! Зачем здесь этот жалкий, слабый человек?
— Это мой новый лучший друг… — виновато говорила зебра.
— Не-е-ет, — тянула, как жженую резину, глупышка Лизанька, — это совсем не друг, смотри, это обычный напуганный до безумия человек. Смотри же, у него всё написано на лбу! Вот: не женат, одинок, но боится признаться в этом себе, боится одиночества, боится свободы. Типично и несуразно. Хм, просто как инфузория туфелька. Он тут всё испортит, Зебра! Я не хочу, не хочу!
Артур не сказал ни слова. И зачем? Это ведь дурдом какой-то, ничего умного. Потом он пришёл к следующему ужаснейшему умозаключению, если это дурдом, то он в нем. Он в дурдоме! Он среди умалишенных, психов. Он — псих. Всё, что он мог сделать, — уйти от этой парочки. Так и поступил. Пока Лизанька пускала пузыри, а Зебра-Ручей их ловила заостренным лошадиным языком, Артур ушёл…
«Какой-то странный коридор» — думалось ему. Совсем светлый и белый, больничный-больничный, но без дверей — ни одной двери. Наконец, лестничный пролёт и желание выбраться. Он спустился на этаж вниз и попал в прачечную. В самую простую больничную прачечную. Было светло и пахло щелоком, а еще было солнечно. Светило смеялось, билось о роговицу глаза, скользило радужными пятнами вокруг зрачка. Радость. Детская, наивная радость билась ускоренным пульсом по венам, вместе с молекулами кислорода проникала в ткани и клетки с жизненной энергией, давая кусочки светила, как адреналин. Ешь. Светись. И он светился. Еще за окном сохли простыни. Видимо-невидимо простыней развевалось на натянутой проволоке. В каждой из них поселилось солнце. Он вышел на огромную незастеклённую лоджию, под ногами смолёный брезент, а над головой белое небо. Где-то этажей пять было над и под ним. Кальман Артур бродил между простынями, понимая, что всё-таки он псих.
Его сон оборвался. Он проснулся с чувством завершенности внутри, казалось, что белый свет от простыней всё еще светит в глаза. Над ним стоял медбрат с судном. Эпилептик хотел было возразить и отправиться в уборную самостоятельно, но всё свершилось иначе. Койка под ним прогибалась чуть ли не до пола, кто-то сунул ему несвежую газету с бестолково неразгаданным кроссвордом, хотя попытки были очевидны. Ручки не было, пришлось читать потерявшийся во времени репортаж из Москвы, где бесчинствовали ультранационалисты с призывами «изгнать оранжевую мразь с исконно русских земель» и залитый чаем криминальный материал, о каком-то маньяке. Буквы расплылись, будто в пьяном танце, часть из них разъела чайная гуща, но он успел прочитать кусок интервью с тем самым убийцей: «одиночество — нормальное состояние человека — статика души в динамике жизни. Всевышний играет нами. Это еще одна партия в шашки, где все фигуры для Него равны, нет королей и офицеров, нет рядовых, только пешки, одни пешки. Я играл со Всевышним, заранее зная, за кем будет эта партия. Абсолютная истина…». Дальше было совсем не разобрать, время сделало своё дело, и это чайное пятно еще. В голове засела одна мысль: одиночество — статика души.
