— Это тебя не касается, но зачем ты внешность мою упомянул?
— По наружности лица вы ангел небесный, а сердце ваше — каменное…
— Ха-ха! — зарделась польщенная словами Ермолая Олимпиада. — Так ведь я не бесприданница какая, могу и выбрать себе кого по сердцу.
— Но и артамоновский сынок из себя хоть куда. Правда, прыщеват малость, да причина тому известная, супруга быстро вылечит.
— И нос, скажи, как у хрюшки. Тьфу, лучше как наш Филиппов — в Неву, чем с таким страшилой на одной подушке спать.
Ермолай принимал серьезный вид:
— Не прокидайтесь женихами, сударыня! А то ведь как говорится: «Не найдешь паренька, так и выскочишь за пенька!»
Олимпиада возмущалась:
— Это я-то за пенька?
— Нет, я вообще имею в виду! — И, помолчав, с глубоким вздохом добавлял: — Вы из себя-с такой предмет вожделения представляете, что будь у меня миллион, так я его к вашим ножкам бросил бы.
Олимпиада опять краснела:
— Зачем такая неуместная щедрость?
— Изволите ошибаться, Олимпиада Федоровна! Это что ни на есть самая корысть. За свой миллион я попросил бы сокровища много бóльшие…
— Что такое? — хмурила бровки девушка.
— Я попросил бы позволения облобызать пальчики, извините, на ваших ножках. И был бы самым счастливым на всем белом свете!
— Ах, какой вы ветреник!
Ермолай шептал на ухо, воровато оглядываясь по сторонам, чтобы кто не заметил его выходок, — за такие шуточки хозяин в два счета из магазина прогонит:
— Кто ж за сто рублей алтын жалеет?
— Ловелас! У вас дома живет девица, жена, что ль, ваша?
— Племяшка-сирота!
Он брал Олимпиаду за руку, та вырывалась и уходила к себе на второй этаж, который под квартиру занимал Скоробогатов с семьей.
Ермолай мечтательно шептал:
— Эх, повезет же кому-то… А впрочем, счастье — не лошадь, не везет по дорожке прямо!
В разгаре был золотой август. В канун Успения Пресвятой Богородицы хозяин позвал к себе в квартиру Ермолая. Тяжело отдуваясь, он пил из запотевшего кувшина янтарного цвета пиво. Угостил гостя, крякнул:
— Садись!
Ермолай был озадачен: что за оказия, зачем в свои хоромы пригласил его строгий Скоробогатов?
Выпили по стакану. Оба молчали. Вдруг хозяин впился глазами в гостя:
— Как же это ты, Ермолай, живешь в блудном грехе со своей девицей? Ведь на том свете отвечать придется!
Тот промямлил:
— Коли прикажете… могу и под венец… грех, конечно.
Скоробогатов вцепился громадными жилистыми ручищами в подлокотники кожаного кресла. Лицо все более наливалось кровью, глазищи темнели и темнели, отражая и душевные сомнения, и животную ярость. Наконец он громко рявкнул:
