— Ты, кобель, зачем моей Олимпиаде глазки строил? Зачем речи льстивые говорил? Под мой капитал, подлец, копаешь?
Ермолай побледнел от страха, напустил в порты, а язык прилип к гортани. Мысли лихорадочно неслись в помутневшем разуме: «Конец! Погиб! Выгонит со службы…» Он пролепетал:
— Помилуйте, Фед Федыч… Ей-богу, ни сном ни духом!
Скоробогатов хрястнул кулачищем по столу, и графин с пивом чуть подпрыгнул, а стакан упал, покатился по столу и грохнулся на ковер.
— Молчать!
Хозяин тяжело засопел, покрутил головой и вдруг, словно побежденный боец, тихо сказал:
— Хрен с тобою, паразит! Лучше жениться, чем волочиться. Моя дуреха в тебя влюбилась. Нашла женишка! Вот уж точно: бабий ум волоса тоньше. Буду вас под венец ставить.
Не поверил своим ушам Ермолай. Подсеклись ноги, повалился на колени, ухватил руку хозяина, стал губами мусолить:
— Ах, благодетель! Век буду Бога благодарить.
Хозяин руки не отнимал:
— Я ведь понимаю, что ты Олимпиаде не пара. Какой ты ей муж? Но, видать, судьба нам породниться. А ты, Ермолай, не зарывайся, помни свой насест.
Потом хлопнул себя по лбу, вспомнил:
— А эта, что живет у тебя, гризетка: детей с ней не нажил? Дашь ей отступных. — Наморщил лоб, размышляя. Затем достал из ящика письменного стола толстый бумажник, протянул две «катюши». — Возьми, это от меня ей…
— Ах, щедрость какая, так и скажу: «От благодетеля нашего купца первой гильдии Федора Федоровича Скоробогатова-с двести рублев! Молись, дура, за его здравие!» — и от себя деньжат ей еще добавлю — по обстоятельствам дела. И не извольте насчет этой… как ее… грызетки сомневаться. Это так, пустяк-с!
* * *
Уже на Рождество Пресвятой Богородицы срочно отгрохали свадьбу. Неделю гуляла, кажется, вся Северная столица. Скоробогатов усердно бил поклоны перед образами: «Слава тебе, Господи, выпихнул замуж свое непутевое чадо!» Спешка эта имела серьезные основания: Олимпиада ходила уже с ребенком в чреве своем. Не зря казак Левченко гарцевал под ее окнами. Казаки попусту коней не утруждают.
Ермолай отмусолил окаменевшей от горя Анюте полсотни и съехал с квартиры на углу Гороховой. Он радостно потирал потные ладошки:
— Вот, черт, как все складно образовалось. Сделал-таки я свой карьер!
