— Ты обедал сегодня? — спросила Екатерина Николаевна, и Димка недоуменно взглянул: о каких мелочах говорит мать!
Екатерина Николаевна привела сына в свой кабинет, усадила, налила крепкого сладкого чаю, дала черный хлеб с маслом, и, пока Димка пил, обжигаясь, она все смотрела и смотрела на него, а потом губы ее задрожали, и мать поспешно отвернулась.
— Ты что? — вскочил Димка. Обняв мать за плечи, повернул к себе. Увидел близко мокрые от слез глаза, седую прядку. — Ой, волосы!..
— Ничего, — взяла себя в руки Екатерина Николаевна. — Ничего!
Она даже не спросила, не было ли письма от отца: не смог бы ее бесхитростный сын скрыть радостную весть. Екатерина Николаевна сунула в рот папиросу, щелкнула зажигалкой, и Димка с изумлением уставился на нее, мать никогда не курила!
— Чтоб не уснуть, — тихо сказала она в ответ на его недоуменный взгляд. — Говорят, помогает… Ну, пошли новеньких принимать! Вон и твои друзья идут. Вперед, Димка!
В палату к лейтенанту Евдокимову положили двух танкистов: Шуру Соградова, молоденького, неунывающего, голубоглазого, и пожилого, Филиппа Степановича Мартынюка. Филиппу Степановичу ампутировали ногу, и он лежал теперь, молчаливый, безучастный ко всему, уставив в потолок заострившийся нос.
Проходили дни, а Мартынюк не притрагивался к пище. Напрасно Шура Соградов пытался разговорить его — тот молчал. Когда же Екатерина Николаевна, присев на край койки, строго спросила, хочет ли вообще Филипп Степанович жить на белом свете, тот слегка пошевелился и сказал бесцветным голосом:
— Жить-то что… Смотря как жить… Куда я с одной-то ногой? На трактор не сядешь… Как я, доктор, землю пахать стану, а?
Шура Соградов, немного оправившись, подолгу шептался о чем-то с лейтенантом Евдокимовым. Однажды они подозвали к себе Димку и стали шептаться втроем.
— Верно, — выслушав сына, сказала Екатерина Николаевна. — Музыка тоже лечит! Надо бы организовать концерт для раненых.
— Патефон принесу! — быстро перечислял Димка. — Пластинки! «Барыню» там, «Яблочко», Русланову!
— И Лева пускай придет со скрипкой, — посоветовала мать.
— Пускай, — нахмурился Дима, а сам подумал: будут ли раненные, обожженные, искалеченные люди так же слушать Левину скрипку, как слушал ее когда-то он сам?
Приподнявшись на локте, Шура Соградов с нетерпением дожидался Димку, а выслушав его сообщение, оживился, зашипел:
— Молодец доктор! Все понимает! Патефон, скрипка, Русланова — это здорово! Может, отойдет, а?
