При всем том нельзя было не заметить, что Герман и Берггольц пристрастно и ревниво интересуются друг другом, что их яростные споры нужны обоим, что силы притяжения могущественнее сил отталкивания.
Летом 1935 года Герман и я оказались в группе ленинградских писатемей, поехавших в Грузию. К тому времени Герман стал близким моим другом, одним из самых близких за всю жизнь.
Вернуться в Ленинград мы задумали через Одессу и в Батуми, погрузились на теплоход. Хотя на руках у нас были билеты первого класса, но по стечению обстоятельств ехать пришлось на палубе. Мы с Германом решили дотянуть до Коктебеля и там в писательском Доме творчества восстановить силы, вконец подорванные неудачным морским путешествием. К нам присоединился Евгений Шварц.
Когда теплоход приближался к Феодосии, Герман как бы между прочим объявил, что Берггольц сейчас в Коктебеле и, вероятно, нас встретит. Я обрадовался, но Герман охладил мой пыл:
— Тебя, видимо, давно никто не воспитывал. Приготовься к очередной лекции о передовиках производства.
Однако в тоне его на этот раз не было раздражения.
В феодосийском порту нас действительно встретила Ольга. Покрытая особым, только ей одной присущим нежно-золотистым загаром, такая же нежно-золотоволосая ("Мой послушный мягкий волос масти светло-золотой"!), она весело рассказывала, как добиралась сюда из Коктебеля в кузове грузовика, среди катавшихся бочек с бензином, нефтью и чем-то еще, как чуть не вывалилась на крутом повороте, как еще из грузовика увидала наш теплоход и боялась опоздать... Я на правах старого уже приятеля обнял ее. Герман поцеловал ей руку вежливо и несколько отчужденно.
В Доме творчества нас, как выяснилось, ждали — об этом позаботилась Ольга — и уже приготовили комнату на троих. Тогда это считалось верхом комфорта.
Десять дней, проведенных нами в Коктебеле, как принято писать в таких случаях, слились в один нескончаемо длинный день, полный солнца, моря, беззаботного отдыха, веселого дружеского общения. Однако каким бы длинным этот день ни был, кончился он все же очень скоро. Настало время садиться в пыльный, душный вагон и ехать восвояси.
Ольга, еще остававшаяся в Коктебеле, провожала нас. Она шутила, пыталась улыбаться, но глаза были грустные. Герман смотрел по сторонам и молча покуривал.
Поезд тронулся. Наше лето 1935 года кончалось. Выглянув из вагона, я еще долго видел тоненькую фигурку, одиноко стоявшую на перроне.В Ленинграде мы продолжали встречайся то у Бертгольц в "слезе", то у Германа в "надстройке".
