— Ну, видела, мало ли что я видела, — пробурчала Касс. — Ты же сам только что говорил, абсолюта нет…
— Правильно, я постоянно ищу противовес, — перебил Лон. — Ищу, а его нет. Значит, и для утверждения, что абсолюта нет, есть исключения, то есть, опять-таки нет абсолюта. Значит, эго — прекрасный тому пример. Когда Зло уравновешивается не Добром, а все тем же Злом.
— И вообще, один ты хороший… В одном тебе сплошная гармония… Я только не понимаю тогда, почему ты так обрадовался бессмертию?
— Да, — твердо сказал Лон. — Я не лучше. Во мне хоть жестокости нет. Имею право на свое бессмертие. Пусть молятся мне, пусть выберут меня в качестве Творца, пусть поклоняются. И пусть боятся. Если бояться будут, тогда я, возможно, хоть немного смогу научить их прекрасному.
— То есть, заставишь соблюдать.
— А пусть не гадят, — теперь он говорил запальчиво и громко: — Хотя бы из страха перед наказанием, пусть не гадят. Да, заставлю, но зато…
Он шумно передохнул: — Поставлю перед ними Фадиту для начала…
Лон мечтательно улыбнулся: — Гордую, голую, бессмертную! Пусть смотрят и видят, что такое красота, что такое гармония…
Он опять засмеялся, но уже не саркастически, а легко, примирительно: — Нет, самое большее и лучшее, на что способна цивилизация, — это склеить нечто, подобное Фадите…
— Все ясно, — Касс вздохнула. — Фадита — сверх-человек. Оба засмеялись.
— Погоди, — вспомнила Касс. — Но тогда зачем? Зачем гармонии люди?
— Вот именно, — со значением произнес Лон…
— Мы с тобой?
— Ну, со мной-то все ясно, — заявил поэт: — Я — чтобы сочинять. Музыку, стихи… Песню, гармонию звуков и слов. Для чего другие… — он усмехнулся: — Честное слово, понятия не имею.
— Хорошо. Допустим, скульптура переживет… — Касс усмехнулась, определяя: — Ваше бессмертие. А песня? Искусства записи и воспроизведения звуков от тебя дикари не получат… Или для звукозаписи ты сделаешь исключение?
— Ты когда-нибудь задумывалась, откуда мы берем информацию для своих видений?
— При чем тут…
— А вот при чем. Мир — это не только красота и гармония, это еще и память. Я не знаю, где она хранится, как записывается, знаю только: она существует. Гигантская кладовая памяти Мира. Все, что было, что есть, что будет. Когда видим мы, оракулы, мы удивительным, непонятным мне самому образом, подключаем к памяти Мира память своего личного мозга… Или, если, скажем, собирается Круг, то память коллективную. Я имею в виду, общую память всех участников Круга. На самом деле никто ничего не сочиняет: все давным-давно существует в памяти Мира. Поэты только извлекают оттуда созвучья, музыканты — музыку, философы — идеи, оракулы — видения, и так далее… Через эпохи, меня не будет, но другой, сейчас еще не родившийся, не задуманный еще сегодня природой поэт подключится к хранилищу памяти, настроится на мою волну. Услышит мою песню о юности, почувствует себя гением, обрадуется, что сочинил шедевр. И выдаст ее…
