Вещунья физически, каждой клеткой своего тела чувствовала боль.
Боль висела в воздухе, гнездилась в пыли и в жаре, затекала грязным потом в глаза. Боль струилась в мягких складках несложного платья, плясала на металлическом одеянии солдат. Боль захлестывающим потоком лилась с нещадного солнца. Боль наполнила собой цвета и звуки, заселила каждую частицу пространства и времени.
— Больше не могу, — прошептала Касс. — Не могу больше.
— Спокойно, спокойно, — монотонно говорил Лон, — ничего на самом деле не происходит: считай, это только твое воображение.
— Не могу больше, — на лице Касс отразились боль, ужас и мука, она дробно зачастила: — не могу больше, не могу больше, не могу больше, не могу…
— Хорошо, — сказал Лон. — Домой.
Боль, ужас и мука уходили постепенно.
Касс уже вышла из транса, а виденное не хотело отпускать и напоследок билось в ней жестким ознобом. Она дрожала в такт, сильно, судорожно, всем телом, — и не могла освободиться.
— Вдох, выдох, — размеренно командовал Лон. — Глубокий вдох, длинный выдох…
Знакомые очертания и окраска комнаты, мебели, вещей и предметов, прохлада Лоновской ладони, приятное тепло и уют ложа постепенно ослабили дрожь. Касс, в конце концов, согрелась и стала успокаиваться.
— Видела в цвете? — деловито осведомился Лон.
— Да, — прошептала Касс и еще раз содрогнулась всем телом.
— Ну что ж, вполне прилично, — не замечая, а может, зачем-то только делая вид, что не замечает ее смятения, сказал Лон. — Не надо только принимать все это близко к сердцу.
Касс опять, уже смутно, издалека, но все-таки увидела: огромный крест, а на нем — прибитый к этому кресту, медленно умирающий под солнцем человек.
И внизу — толпа людей.
Они молча стоят и смотрят.
Судорога ужаса опять протянула все ее тело.
— Успокойся, — сказал Лон. — Расслабься и успокойся. Вернее, соберись и успокойся, — Лон посмотрел куда-то в сторону и нарочито безразличным голосом произнес: — Насколько я понимаю, ты видела Уэшеми? Это, разумеется, не Орф, но все же…
— Я устала, — с обидой и горечью в голосе перебила Касс. Она облизнула губы и таким же, как только что Лон, нарочито безразличным тоном сказала: — Ты видел то, что видела я?
Поэт не отвечал.
Он принес ей кубок фруктового и, пока она погружалась в сладкую прохладу нектара, включил виз.
Только теперь Касс окончательно пришла в себя. Настолько, чтобы услышать недовольство его голоса, сообщившего: — Опять, в который раз…
Запись злосчастного вечера шла по всем программам виза, да к тому же еще с самого утра, с самыми разными комментариями.
