Он пел о том, что поэту суждено часто умирать, “чтоб чью-то совесть растревожить”, что поэт “должен боль и грех познать, чтоб успокаивать сердца”.[1]
Трудно было сразу разобраться в смысле этих слов. Над “частым умиранием” еще предстояло подумать, может, раздумывать долго, мучительно. Переносный смысл: всякий раз поэт умирает, когда поет? Буквальный? Поэт умирает много раз? Или все же переносный? Человек умирает много раз, но смерть поэта — нечто другое, отличное от смерти обыкновенных людей?
Нет, дело даже было не в конкретном смысле конкретных слов, в чем-то совершенно другом. Струнный перебор, особый, не обычный… Тембр голоса, по-особому трогательный… Ну, и смысл, конечно, тоже… Или волны… Невидимые, неведомые, настроенные друг на друга волны…
Касс не могла понимать, только чувствовать. Что-то раздирало все ее существо, что-то сильное, мучительное, пронзительное, долгое, острое. Она перестала ощущать себя и других, перестала думать, чувствовать, сама вне своего тела стала одновременно своей болью и своим наслаждением. Она оторвалась от земли, она парила над собой, над другими, — ничего не видела. Ничего, кроме лица Уэшеми. Вернее, живущих отдельной жизнью огромных зеленых глаз.
В тот самый миг, когда закончилась песня, рухнули неведомые опоры, где-то внутри нее прорвался и хлынул горячий поток.
Касс оттолкнула кого-то, кто стоял на пути, ей показалось, это была Эрида, метнулась к ложу, на котором сидел Уэшеми, и упала перед ним на колени.
Она целовала руки поэта, и все более и более ясно видела проступающую на них кровь, которая сочилась из ран на кистях: очевидно, ладони были пробиты насквозь чем-то крепким и острым.
Уже теряя сознание, Касс почувствовала, что ее оттаскивают и несут куда-то сильные руки. Верно, это были руки Лона Апола.
Первым включилось зрение. Из сплошной серой массы стали выявляться отдельные тени. Постепенно тени обросли плотью, зашевелились, превратились в живую толпу. Должно было пройти некоторое время, прежде, чем стало ясно: толпа движется не хаотично. Река серых теней текла в одном направлении.
Через некоторое время на сером фоне проступили пятна других красок. Сперва неброские, они неуверенно крутились в разных местах, будто бы пробуя свои силы. Утвердившись же окончательно в пространстве, стали быстро разрастаться, на ходу оформляясь в рисунки новых очертаний. Получилось: белая хламида, темно-бордовый кровоподтек, маслянисто-коричневые глаза, блестящий солнечный зайчик, рыжий металлический шлем.
