Васильев пододвинул ко мне лежащий перед ним на столе толстенный том дела. Я с интересом принялся листать страницы.
«По характеру замкнут. В коллективе ведёт себя обособленно. Ни с кем не переписывается, учиться и работать не желает. На убеждение и примеры возвращения к честной трудовой жизни других таких же осуждённых не отзывается, к администрации и к её наставлениям относится с недоверием…»
«Согласился учиться в вечерней школе. Преступление своё осуждает, приступил к работе на производстве, но по-прежнему считает, что к настоящей жизни на свободе он уже непригоден…»
«Впервые за два года выполнил на производстве месячное задание и был поощрён правами начальника отряда…»
Да… Тут всё было как в зеркале. Захотелось сейчас же посмотреть и на самого Пикулина, поговорить с ним.
Васильев вызвал дневального и попросил привести Пикулина. Спустя несколько минут раздался негромкий стук в дверь.
— Войдите, — откликнулся Васильев. В кабинете появился невысокий парень в тёмной хлопчатобумажной куртке и таких же брюках. Снял с головы фуражку, вытянулся у порога и чётко доложил, обращаясь к Васильеву:
— Гражданин майор, осуждённый Пикулин Игорь Константинович, статья 146, часть вторая, срок — семь лет, по вашему вызову прибыл.
— Проходите, садитесь, — пригласил его к маленькому столику Васильев.
Прежде чем сесть, Пикулин бросил на меня быстрый озабоченный взгляд. Чувствовалось, сообразил, что его вызов связан с моим присутствием здесь. Он присел напротив меня. Снова окинул быстрым взглядом. По всему было видно, что его тревожил мой штатский вид и он никак не может догадаться, кто я и что мне от него надо.
— Вы уж тут без меня побеседуйте, — обратился ко мне Васильев. — А я вас пока оставлю. Понадоблюсь — нажмите кнопку на столе.
И вышел, подбадривающе кивнув Пикулину.
На мгновенье в кабинете воцарилась тишина.
— Я из Рыбнинска. Следователь отдела милиции капитан Демичевский, — представился я Пикулину. — Мне нужно о многом поговорить с вами.
Он с ещё большей настороженностью вскинул на меня свои светло-серые глаза и тут же отвёл их в сторону. Весь его скованный вид подсказывал, что говорить ему со мной не очень-то и хочется. Нужен был какой-то подход, чтобы вызвать его на откровенность. Но какой?
— Курите? — спросил Пикулина и придвинул к нему пачку «Беломора».
Он повернул голову, молча вытащил из пачки папиросу, прикурил. Закурил и я.
Пикулин не смотрел на меня. Часто затягиваясь, косил глазами в угол. Папиросу держал не между пальцев, укрывал в кулаке, словно курил тайком или на ветру, в дождь. Кисти рук у него широкие, пальцы загрубевшие, по-настоящему рабочие.
