— Ну и танк! Вот как бить фашистов нужно!
— Знаешь, Шурик, — сказал Вовка, — а может, на этом танке воевал тот танкист, который лежал у нас в госпитале? Помнишь?
— Конечно, может быть. Может, он и есть, — согласился Шурка — Храбрый такой. Орденов полно. — Шурка посмотрел по сторонам и вдруг остановился. — Я знаю теперь, где наш дом, — радостно объявил он. — Вон элеватор, а вон пожарка. По этой улице пойдем вниз, прямо к Волге — и будет он.
— Правильно, узнал, сынок, — похвалил Александр Васильевич.
— Да и я тоже узнал — сказал Вовка. — Чего тут не узнать? Элеватор и пожарку все знают.
Дальше шли молча. Улица была расчищена от завалов, но на каждом шагу попадались на асфальте мелкие и крупные воронки. Все дома на улице были сожжены и разрушены. Чем ближе подходили Игнатьевы к своему дому, тем грустнее становились их лица. Не расшевелил ребят даже обогнавший их тягач с большой пушкой.
Навстречу из-за угла вышла группа женщин с ломами и лопатами на плечах. Женщины прошли рядом, Шурка увидел усталые запыленные молодые и пожилые лица. На всех были затертые, засаленные ватники, на ногах — солдатские ботинки. Отражалось в их лицах что-то такое же родное, что и в мамином лице, когда она, смертельно уставшая, приходила из госпиталя. Дома своего Игнатьевы не узнали, хотя увидели его издалека. Да и как было им узнать его, когда вместо светлого большого дома они увидели четыре черные стены с пустыми развороченными глазницами окон. Остановились и долго удрученно молчали. Потом отец глубоко вздохнул, снял шапку и тихо проговорил:
— Вот и дом наш, дети.
Под стенами валялись кирпичи, гнутые железные балки, горелая жесть, помятые немецкие каски, снарядные гильзы.
— Пап, а что это? — как-то беспомощно вскрикнул Вовка, протягивая руку к стене дома. Тут же подбежал и нагнулся над искореженной железной койкой.
— Идите сюда! — позвал он.
Когда Шурка и отец подошли, сказал:
— Смотрите, это же мой мишка.
На коечной сетке лежал плюшевый медвежонок, чудом сохранившийся в огне. Это была старая Вовкина игрушка, видимо, выброшенная из окна взрывной волной. Он бережно взял своего медвежонка, прижал его к груди и вдруг заплакал. Как ни крепился Шурка, а слезы все же выступили и на его глазах, он, чтобы скрыть их, отвернулся к Волге.
