— А ты, милый, ступай, ступай. Погуляй там, погуляй.
Сережка понял, что эти слова обращены к нему, неуклюже повернулся и, понурив голову, ушел со двора на улицу.
Не донес Шурка до рта так вкусно пахнущий хлеб. Проводил он глазами грустную фигурку Сережки, резко повернулся к Мишке, сунул ему в руки хлеб и со злостью сказал, глядя в его все еще улыбающееся лицо:
— На! Сам ешь.
Шурка оглянулся на Вовку и быстро прошел в калитку.
— Чегой-тось с ним? — услышал он вдогонку удивленный голос Зюзихи.
Шурка догнал Сережку и молча пошел рядом с ним. И только около своего двора он остановился и сказал:
— Серега, Зюзиха эта очень вредная и жадная. Больше мы к ним никогда не пойдем. Пойдем ко мне порисуем? Ты любишь рисовать?
— Люблю. Только я не пойду. Мать ваша заругает.
— Эх, чудак ты! Да, знаешь, какая у нас мать!
— Нет. Все равно не пойду. Мне домой надо.
Когда Шурка ушел от Зюзиных, мать укоризненно покачала головой и осуждающе сказала:
— Гордый, дюже гордый. Прямо в мать весь. Давеча ходила к ним. И так с ей, и этак, а она ни в какую, ни в какую. Вместе, говорю, надо держаться, раз мужья вместе работают, она говорит: «Не понимаю, о чем это вы говорите, что значит вместе, что значит держаться?» Но вежливо, вежливо, что и говорить. Вот так, Миша. Ну и ладно. Может, муж-то ее понятливей, — она встряхнула еще раз дорожку и пошла в дом. На пороге обернулась, — а ты, деточка, кушай, кушай. Ты, видать, поумнее брата свово. Еще захочешь, скажи.
Вовке тоже хотелось уйти вслед за братом, но отказаться от белого хлеба с маслом, который он ел еще до войны, было выше его сил. Он стоял против Мишки и ел. Мишка тоже стал есть хлеб, который сунул ему в руки Шурка.
— Хочешь, я тебе марки свои покажу? — предложил Мишка.
— Покажи, — согласился Вовка.
Разноголосая шумливая очередь у раздаточного окошка фабрики-кухни разом притихла. Только боязливо-сочувственный шепот полз но очереди:
— Талон потерял. Талон пропал.
Все смотрели на мальчика в больших сапогах и серой шинели, стоявшего у окошка. Это был Сережка. Он растерянно оглядывался по сторонам и рылся во всех своих карманах.
— Так где твой талон, мальчик? — нетерпеливо повторила свой вопрос раздатчица.
— Нету, — выдавил Сережка упавшим голосом и отошел от окошка.
В сторонке под любопытными взглядами ребят Сережка еще раз вывернул карманы, но кошелька, в котором вместе с марками и денежной мелочью лежал талон, не было.
Наморщив лоб, он постоял в раздумье, потом оживился, надел шапку, вышел из подвала и побежал к школе.
