— Михаил Дмитриевич, я весьма высоко ценю ваше дарование, а «Пригожую повариху» считаю лучшим российским романом, но ваши слова о писателе не принимаю.
В коридоре показался Беклемишев. Он быстрыми шагами, почти бегом, подошел к Радищеву и поклонился, выразив насмешливую любезность.
— Извольте подняться к президенту, господин секунд-майор, — сказал он.
Подняться к президенту было нелегко. Радищев напряг все силы, чтобы подавить в себе робость.
Воронцов ожидающе сидел за столом, спокойный, свободно сдерживающий свои чувства (они, вероятно, кипели), аристократически простой, в скромном темно-синем мундире. Он молча показал взглядом на кресло у стены.
Радищев сел.
— Что у вас за причина так настойчиво защищать этих браковщиков? — спросил граф.
— Они ни в чем не виноваты, — ответил Радищев.
— Так-таки ни в чем? — Граф усмехнулся. — Но ведь установлено, что они не явились по вызову в таможню.
— Один был болен, что подтверждается представленным рецептом. Другого просто не вызывали, о чем свидетельствует квартирная хозяйка. Третьего вызвали поздно… Четвертый…
— Ну хорошо, положим, что браковщики не так уж и виноваты, но их ведь коллегия и не наказывает, а только предупреждает.
— Однако они оказались бы уволенными, если бы мы поверили докладу экзекутора. Экзекутора — вот кого должно наказать. Где начальство не отвечает за свои поступки, там неизбежны невинные жертвы.
— Ах вот какой у вас поворот! — Воронцов долго смотрел в глаза своего подчиненного, еще мало ему знакомого. — А ведь вы, секунд-майор, правы. Признаться, я заподозрил вас в какой-то корысти, в сделке с браковщиками. Простите. — Он вышел из-за стола, подошел к Радищеву и, когда тот встал, подал ему руку. — Александр Николаевич? Так?
— Так точно, ваше сиятельство.
— Я вижу, вы честный и твердый человек. Такие люди очень нужны России.
С того дня президент ни разу не усомнился в правоте своего подчиненного. Но правду «Путешествия» он, конечно, не примет. Нет, не возьмет он под свой кров преступную книгу. Где же ей найти место? В ближайшее время ее не сцапают. Покамест Рылеев разберется в крамоле и пустит сыщиков, пройдет не меньше недели, и за это время надобно куда-нибудь перевезти все экземпляры, только не к друзьям — их жилища не оставят в покое. Ах, советник, что ты натворил! Ведь наставлял же когда-то тебя Чулков быть молчаливым свидетелем всего происходящего. Он тихо и смирно написал десятки томов разных сочинений. Большой и полезный труд. Но, любезный Михаил Дмитриевич, разве протест — не полезное дело? Полезное, но весьма опасное. Не всякий на это пойдет. А кому-то все-таки надобно идти, иначе человечество погрязнет… Что, уже березовая аллея? Странно, как будто вовсе не было дороги, как будто карета перенеслась по воздуху.
