Снова стонет. Салов злится.
— Вот сволочь — еще через стенку услышат. Здоров, как бык.
Вслух говорит:
— Вы к окну подсядьте, освежит.
В ответ сквозь стон еле можно разобрать:
— Не могу… язык одервенел. Плохо… плыву. Дышать нечем…
Тогда Салов, не торопясь, плотно затыкает платком попутчику рот и нос. Лежащий отбивается слабо, невпопад… Когда успокоился, Салов, повернув его лицом к стене, переодевается в чужой костюм. Потом усевшись в ногах, думает о том, сколько времени надо человеку, чтобы задервенеть порядком…
Станция. Салов стоит в дверях. По платформе снуют фигуры с мешками. В вагон никто не входит. Поезд снова трогается, Салов идет на площадку. Через приоткрытые двери сквозит ветер, полный запаха заливных лугов. Поезд, замедлив ход, въезжает на мост. Салов бегом возвращается в отделение и волоком вытаскивает бывшего попутчика. Выглянув за дверь — темно, спит поезд, только в самом конце горит мягким светом красный фонарик.
— Слава богу, строгость теперь: площадки без винограда, свободные…
Колеса постукивают все медленней, того гляди, остановятся. Тогда Салов, сильно размахнувшись, бросает в темноту труп и опять высовывается за дверь. Как-будто ничего и не было. Поезд ровно прирос к мосту: тот же неясный, покачивающийся силуэт соседнего вагона, тот же сонный, мутный, красный огонек в конце поезда…
— Молодчага, — хвалит себя Салов, — чисто сработал. Другой, что? примерялся бы. Много времени потребуется распознать. Ежели попадет в воду, то где еще всплывет. Трудно будет личность установить. Молодчина Салов, теперь с этими документами, куда хочешь, езжай — можно и свою салопницу навестить.
Затем привел все в порядок. Молоко вылил за окно. Сейчас в купе он один и, уже не стесняясь, почти вслух говорит свои думы, щуря по-прежнему глаза, губы в движении.
Под утро поезд остановился у узловой станции. Салов выходит из вагона. Воротник у куртки поднят, фуражка надвинута на самые глаза — не выспался человек. Руки заняты портфелем и чемоданчиком. У соседнего вагона стоит кондуктор. Подошел к нему и строго:
— Отчего нашего не видно? Безобразие! Мы с доктором здесь вышли. Места свободны…
Когда поезд уходит, Салов — собственно теперь он уже Еремеев, идет в контору дежурного. Прикрикнув, с недовольным видом узнает, что на его имя нет телеграмм:
— Нет? Тогда мне и делать здесь нечего. Когда следующий поезд? Отвечайте скорей, чорт вас всех дери! — говоря, гладил правой рукой кушак около кабуры.
