— Возможно, — сказал лейтенант. — Но боюсь, она не имеет никакого смысла.
Доктор улыбнулся, ожидая встретить сопротивление Хардмана и готовый бороться с ним.
— Не оправдывайтесь, лейтенант, поверьте мне, это время потрачено не напрасно. — Он поманил Керанса. — Идите сюда, Роберт, правда, здесь очень жарко — мы с лейтенантом Хардманом проводили небольшой эксперимент. Я расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, лейтенант, — он указал на стоявшие на столике у кровати два будильника, прикрепленных тыльными сторонами друг к другу, — пусть эта штука действует постоянно, для вас это не будет слишком трудно, нужно только заводить оба будильника каждые двенадцать часов. Они будут будить вас через каждые десять минут — что вполне достаточно для отдыха, но не даст вам соскользнуть в глубокий сон и подсознательные видения. Надеюсь, кошмаров больше не будет.
Хардман скептически улыбнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.
— Я думаю, вы слишком оптимистичны, доктор. На самом деле, вы, вероятно, считаете, что я должен научиться не бояться своих снов и отдавать себе в них полный отчет. — Он взял в руки толстую зеленую папку, свой ботанический дневник, и начал механически переворачивать страницы. — Иногда мне кажется, что я вижу сны постоянно, каждую минуту дня и ночи. Возможно, мы все их видим.
Говорил он мягко и неторопливо, несмотря на усталость, иссушившую кожу вокруг глаз и рта, отчего его массивные челюсти выдавались еще больше, лицо казалось худым, щеки запали. Керанс понял, что болезнь, какой бы она ни была, не затронула самой сущности Хардмана. Жесткая независимость лейтенанта обозначилась сильнее, как будто стальное лезвие прорезало какое-то ограждение и высвободило скрытые силы организма.
Проводивший процедуры Бодкин вытирал лицо желтым шелковым носовым платком, задумчиво глядя на пациента. Грязный шерстяной жакет и случайный подбор одежды, одутловатое лицо, желтоватая кожа делали его похожим на потрепанного знахаря, маскируя резкий и острый интеллект.
— Возможно, вы правы, лейтенант. Действительно, некоторые утверждают, что сознание есть не что иное, как особая разновидность каталептического бреда, и что способности и возможности центральной нервной системы во время сна столь же обширны, как и в период, который мы называем бодрствованием. Тем не менее мы должны удовлетвориться первым приближением к истине и постараться извлечь то, что возможно. Согласны, Керанс?
