— Пойдем! — дернула Надя за рукав Лысую. — Уже все…
— Не-е, смотри дальше, только начинается! Гляди!
Дверь вахты открылась, и одна из женщин с порога свалилась прямо в снег и с воем стала колотиться головой о ступени.
— Она убьется насмерть! — вскрикнула Надя.
— Молчи, придурочная! Ничего ей не будет! — злобно прошипела Лысая. — Смотри лучше!
С вахты выскочила Тоська и пнула женщину валенком в бок, затем подняла ее и, бранясь по-матерному, погнала в барак.
— Гляди, Хряк бежит!
Тем временем вторая прямиком от двери кинулась к предзоннику и уцепилась руками за проволоку.
Хряк одним прыжком схватил ее за шиворот и бросил в сугроб, как пустой мешок. Но женщина тут же снова поднялась и кинулась на проволоку. В ярком освещении прожекторов Надя увидела на миг ее лицо, искаженное не то страданьем, не то гневом. Платок сбился у нее с головы, и космы спиралями рассыпались по плечам. Но и в таком виде она показалась Наде молодой и привлекательной. Хряк, теперь уже вдвоем с Тоськой, старался отцепить ее от проволоки, при этом комендант одной рукой нещадно молотил несчастную по спине и голове. Вертухай с вышки выстрелил в воздух, и Тоська с Хряком отскочили.
— А, гадье, испугались! — злобно пробормотала Лысая.
Однако женщина не только не испугалась, а как раз наоборот, истошно закричала вертухаю:
— Убей, убей меня, Христа ради, — и что было силы затрясла проволоку. С вахты выскочил офицер и, полный ярости, что-то приказал Хряку. Хряк и Тоська бросились с остервенением отдирать от ограждения женщину.
В уборную заскочила молодая девушка и тоже припала к щели, интересно ведь.
— Во, сука, упорная! Забьют ведь до смерти! — без тени сочувствия воскликнула она.
Но видно, что силы оставили беднягу, и Хряку удалось оторвать ее скрюченные пальцы от проволоки предзонника. Тоська, подхватив под руку, поволокла по зоне.
— Глянь, в кровь руки разодрала, чума болотная! — сказала Лысая.
Тем временем с вахты вышла еще одна «мамка». Но Хряк был уже на стреме — сразу же, не давая опомниться, подхватил, и она покорно поплелась к бараку, всхлипывая и причитая:
— О…о… мой маленький… сыночек!
— Молодчага вертухай! Ведь он мог пристрелить ее, тики-так! Его право!
Надя промолчала, не стала спорить, по какому праву вертухай с вышки мог застрелить несчастную мать, только сказала:
— Пойдем, я больше не могу!
Руки и ноги ее окоченели, но холода она не чувствовала, в душе был только ужас, ужас! Теперь она твердо знала: сколько бы ни пришлось ей быть в лагере, никогда, никогда, ни один мужчина…
