Молодая мамаша катила коляску, из которой выглядывал розовощекий малыш, закутанный по самый нос в меховую накидку. «Мне бы такую», — подумал продрогший в легкой куртке Кошель, купившийся на обещанное прогнозом тепло.
— Вы не подскажете, где я могу найти дворника этого дома?
— Слышите, снег сгребают? Идите на звук.
Преисполненный служебного рвения Кошель установил место, где в последнее время обреталась Жанна, и сейчас разыскивал дворничиху этого дома Галину.
Последовав толковому совету, он завернул за угол и увидел худощавую женщину не первой молодости, в оранжевой жилетке дорожных рабочих и мохеровой шапке. Она сгребала грязную жижу широкой лопатой и не таясь материла собачников, чьи питомцы оставляли свои «визитные карточки» прямо на тротуарах и дорожках.
— Ничего я говорить не буду. Боюсь! — Она сразу же осадила Кошеля, узнав в нем полицейского.
— Кого? Жанна Черная мертва.
Дворничиха не удивилась известию о смерти соседки. То ли уже знала, то ли ей было все равно.
— Прокурора боюсь.
— Какого прокурора?
— Любого. У меня условно-досрочное, — дворничиха поправила съехавшую на глаза шапку.
— Не вижу связи.
— Связь самая прямая. Узнают, что Жанка у меня в каморке краденое держала или даже наркоту — все! К прокурору. И сливай воду. Как минимум, сто девяносто восьмая — незаконное хранение полученного преступным путем. До трех лет. Не хочу! — Галина взялась за лопату и снова стала соскабливать с тротуара грязь.
— Ну что ж. Значит, наш разговор не имеет смысла, Галя. Вас ведь Галиной зовут? Схожу за участковым, потом за ордером. Оформим все официально. Оно тебе надо? — Кошель достал из сумки папку, ручку.
Галина замахала руками.
— Не стоило, конечно, с Жанкой связываться. Но другого выхода не было.
— Почему?
— Я слабая. Она — сильная. В колонии слабые не выживают. Держалась ее. Вышла раньше. А когда Жанку отпустили — она сюда явилась, со своим хахалем.
Кошель достал из папки фотографию Тимура.
— Этот?
— Он. Тимуркой звать. Натерпелась я с ними страху.
— Что страшного было?
— Жанка в колонии дурью баловалась. Так жить легче. Потом вроде за ум взялась. Но как воли вдохнула — снова за свое. А этот ее Тимур другого способа не нашел, как привязать Жанку к кровати.
— Зачем?
— Чтоб ломка прошла. Если перемучаются сутки-двое — дальше легче. Соскакивают люди. А Тимур ей еще и рот кляпом забил, чтобы крику не слыхали. Носом, говорит, дыши.
Кошель помолчал, осмысливая информацию. Сколько же граней у этого многоугольника, именуемого жизнью, — и прекрасных, как его любовь к Маше, и мерзких, как история Жанны и Тимура.
