— Так они и радуются! — рассудил Славка Кулеш. — Еврей женится, детки родятся, в хедер пойдут, потом в ешиву. А потом камень засадят тебе в лобовое стекло.
— Ну, может, и не засадят, — предположил Вадим Соловьев. — Ты здесь сколько лет?
— Шесть, — сказал Славка Кулеш. — Я первый год, как приехал, тоже думал, что не засадят. Это как жара: сначала ее, вроде, не замечаешь, а через годика два-три начинаешь с ума от нее сходить. И чем дальше, тем сильней.
— Да, жара, — кивнул головой Вадим. — Что есть, то есть. Но куда ж от нее денешься?
— Куда денешься? — переспросил Славка и колко взглянул на Вадима Соловьева. — Вот в том-то оно и дело! У готтентота какого-нибудь жара тоже в печенках сидит, а он из своего Калахари в Канаду, в холодок, не едет: привык. А нас отсюда и в Канаду, и в Гренландию, и куда хочешь несет: не привыкли. К жаре не привыкли, к армии не привыкли, к черным нашим не привыкли. К русским, видишь ли, смогли привыкнуть, а к марокканцам — ну, никак! Да что там марокканцы! К еврейской власти не можем привыкнуть. Министры наши, правда — дурье, так ведь и в России были бандиты почище наших. Да там нам какое дело было до всех этих Кузькиных-Укропкиных! Ну, сидит где-то там министр — и пускай себе сидит, нам-то что, нам с ним по одной улице не ходить. А здесь вся власть — Рабиновичи, все свои, и нам до них еще какое дело: они дурят, а у нас давление повышается. И еще жара, и армия, и инфляция. Вот еврей и едет в Канаду, смотрит вечером последние известия по телевизору и на стену не лезет от злости: дурит там какой-нибудь Джонсон-Томпсон — ну и пусть, нам-то что. Это ведь их дела, не наши. А наших мы уже наглотались по самую завязку, до смерти не переварить… Вот в том-то и беда, Вадим: мы привыкли жить среди чужих, и привыкли быть чужими. К нам сюда или идеалисты едут, или неудачники. Или вот еще такие, что булыжники к субботе запасают — за границей-то не покидаешь, а в своем отечестве все можно.
— А Каценеленбоген? — спросил Вадим Соловьев.
— Папаша Каценеленбоген может засветить, — подумав, сказал Славка. — Булыжник он, пожалуй, не метнет, хотя силы у него на это хватит: не еврей, а катапульта. Он кинет камушек поменьше, чтоб голову никому не продырявить. Но — кинет.
Папаша Каценеленбоген, большой красивый еврей средних лет, встречал гостей на пороге свадебного зала. Сильные плечи папаши гладко обтягивал черный кафтан муарового шелка, на высокой голове сидела круглая плоская шапка, отороченная лисьим мехом. Мужчин он обнимал за плечи жесткими, как канаты, руками, женщинам, не сгибая прямой спины, с достоинством кивал головой. Рудик в черном костюме, стоя позади отца, выглядел куда менее торжественно. Невесты не было видно — ее держали до поры в особой комнате, с подружками.
