Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека - Давид Перецович Маркиш, Валерий Анатольевич Гаевский

Дорогой читатель,

Перед вами книга, которая является частью масштабного проекта по популяризации имени Владимира Хавкина по всему миру.

За этим стоит удивительная история моей семьи. История, которая долгие годы была мне неизвестна. Я собрал ее практически по крупицам.

Желаю вам приятного чтения и очень надеюсь, что эта книга оставит след в вашем сердце.

Александр Дуэль, издатель и потомок старшего брата доктора Хавкина

Чума не очень страшна, мы имеем уже прививки, оказавшиеся действительными и которыми, мы, кстати сказать, обязаны русскому доктору Хавкину, жиду. В России это самый неизвестный человек, в Англии же его давно прозвали великим филантропом.

А. Чехов (из письма к А. Суворину)

В разных местах земли птицы поют по-разному – то ли оттого, что места другие, то ли оттого, что птицы другие. Курский соловей щёлкает, московский воробей чирикает, финский филин гукает, кавказский орёл клекочет, а иерусалимский удод постанывает. Весь этот веер звуков составляет, как ни странно, песню – не вопль о помощи и не предсмертный вой, а именно песню, посредством которой певун передаёт и оглашает свои чувства. В точности так ведут себя и люди; они, как видно, выучились этому у птиц, которые старше нас с вами.

На рассвете объединённая птичья песня висит над Бомбеем как полог – как будто само небо, его обращённая к земле жёлто-розовая подложка, тесно набита птицами: поющее бомбейское небо! А если, слушая, запрокинуть голову и вглядеться – нет там никого: ни попугаев, ни павлинов, ни сизых голубей с морскими воронами, ни золотых цапель с чёрными коршунами. Никого нет. То ли они ещё не поднялись со своих ночных мест и только прочищают горлышко, то ли сидят в кронах деревьев, укрытые листвой, и перекликаются, радуясь тому, что дожили до этого дня. Всё может быть… Особенно жаль, что нет павлинов; а ведь где ж им ещё быть, как не в Индии?

Бомбей с головой погружён в зелень – во всяком случае, колониальный старинный Бомбей португало-британской застройки, когда высотным сооружением считалась пожарная каланча для дальнего дымового обзора. Улицы, до краёв залитые публикой, словно прорублены в джунглях. Для полноты картины то здесь, то там появляются пыльные, размером с ведро, какие-то мусорные обезьяны с бесстрашными и дерзкими глазами; они ведут себя совершенно независимо, а то и нагло. Да и публика весьма своеобразна; в своих одеждах, свёрнутых из разноцветных полос и жгутов, она похожа на массовку из голливудского фильма об Индии… О, а вот и корова! Она флегматично шествует, публика уступает ей дорогу. Это, собственно говоря, и не корова, а зебу с горбом на спине. Кто её знает, куда она направляется! Жаль, что это горбатая корова, а не красавец-павлин с драгоценной короной на точёной головке. Но, как говорится, на нет и суда нет, и эстетические чувства индийцев следует уважать: корова нравится им больше, чем павлин. Окажись сейчас вон та старушка, закутанная в лёгкий розовый мешок, на парижских Елисейских полях или на Красной площади в Москве, где в каменном зиккурате отнюдь не зебу залёг, – старушка эта, пожалуй, не сдержала бы возгласа удивления: никаких тебе коров, а прохожие, вырядившиеся нелепо, вертят головами по сторонам, как будто их подстерегает охотник с ружьём или метким луком. Нет сомнений в том, что зебу ей куда ближе и родней, чем покойный Ульянов в хрустальном сундуке.