— Не хочу я и яблока, мама. Скоро обед будет.
— А тебе не кажется, что начинается качка?
— Нет, мама, мне не кажется, что начинается качка…
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
— А мне что-то не по себе.
— Ты пойди в каюту и приляг. Сразу станет легче.
Мадам Гинзбург последовала совету сына, и тот вздохнул с облегчением.
— Вы первый раз на пароходе? — спросил Миша.
Как хотелось бы Гоге ответить что-нибудь вроде: «Что вы! Я много плавал!» Но врать не хотелось и пришлось, скрепя сердце, признать, что да, он на пароходе первый раз.
— И я тоже, — спокойно отозвался Гинзбург, очевидно не усматривая в этом ничего зазорного, и тем принес Гоге облегчение. — Давайте обойдем все палубы!
Гога охотно согласился. Они сперва прошли на корму, где было много тросов, лебедок и еще каких-то приспособлений неизвестного назначения. Потом по крутой и узкой лестнице они поднялись на верхнюю палубу.
«Только для пассажиров первого класса» — прочел Гога написанную по-английски табличку. Его как ошпарило. Сам он ехал вторым классом, и, следовательно, ему здесь находиться не полагалось. Его охватило очень неприятное и непривычное ощущение. В Харбине такого места, куда бы ему, сыну Ростома Георгиевича Горделова, доступ был закрыт, не существовало. Он был везде вхож, везде желанный гость. А тут вдруг… Гога почувствовал себя уязвленным и обиженным на родителей: не могли взять ему билет первого класса!
Стараясь подавить в себе чувство растерянности, Гога показал на табличку своему спутнику и сказал:
— Я еду вторым классом.
— Я — тоже, — беспечно отозвался Гинзбург. — Ну и что?
Гога снова молча показал на табличку.
— Вот еще! — Миша пренебрежительно дернул плечами. — Что, у нас на лбу написано, что мы из второго класса? И вообще, что за ерунда!
Он говорил так безапелляционно, что Гога поддался и, не возражая больше, последовал за ним. А Миша расхаживал по верхней палубе так уверенно, будто уже неоднократно бывал здесь.
На палубе все было так же, как внизу. В шезлонгах сидели дамы-иностранки, укутав ноги пледами, — ветер дул все сильнее и было довольно свежо. Они болтали друг с другом, читали или вязали. Однако в салоне стала заметна разница. Здесь все было самого высшего сорта: и полированные панели, и парчовые гобелены, и массивные, но изящные японские фарфоровые вазы по углам, и удобные кожаные кресла, и резные курительные столики с красивыми медными пепельницами.
Сухопарый пожилой иностранец, по виду англичанин, оторвался на мгновение от своей газеты и бросил на вошедших взгляд, который, как показалось Гоге, выражал: «А этим что здесь надо?» И Гога снова почувствовал себя не в своей тарелке. Но Миша, не проявляя ни малейших признаков смущения, спросил его:
