— Дельфины… — произнес рядом мужской голос.
Звук русской речи, после того как целый день слышалась только японская, а на пристани английская, показался Гоге очень приятным. Он обернулся. В двух шагах от него стоял молодой человек лет двадцати с небольшим, полный, рыжеватый, с крупным носом и покатыми плечами.
— Где? Где? — заинтересованно спросил Гога.
— А вон там, видите? — молодой человек показывал куда-то вперед и направо. — Ну вот… Видите, как играют?
Гога глядел во все глаза, но ничего не различал на поверхности моря. Кругом была ровная гладь, взгляду не за что было уцепиться. Но признаться в этом Гоге не хотелось: сразу станет ясно, что он человек неопытный; и Гога, солидно кивнув, стал смотреть в указанном направлении.
— Здесь их много. В Хошигаура на пляже в прошлом году… Вы бывали в Хошигаура? — перебил свою речь вопросом Гогин собеседник.
— Был, — односложно ответил Гога, не уточняя, что был всего один раз, и то — сегодня.
— Ну так вы видели, как близко они подплывают.
Гога помалкивал, но молодой человек оказался разговорчивым и знакомство завязалось.
— Вы куда едете? — спросил собеседник.
— В Шанхай, — не без гордости ответил Гога. — Учиться. А вы куда?
Молодой человек вздохнул:
— Я недавно похоронил отца. Мы с мамой перебираемся в Палестину. Моя фамилия — Гинзбург.
— Доктора Гинзбурга сын?
— Да. А вы ведь — Горделов?
— Да.
— Наши отцы были друзьями. Меня зовут Миша, — и рыжеватый молодой человек протянул Гоге руку. Они обменялись рукопожатием.
Услышанное озадачило Гогу: едут в Палестину. Навсегда уехали из Харбина. Разве можно навсегда покинуть город, где родился, вырос, где у тебя — все?
Гога знал, что многие уезжают: кто в Канаду, кто в Соединенные Штаты. Некоторые евреи собирались ехать в Палестину, создавать там свое государство. Мося Калиновский мечтал об этом, часто говорил, что непременно уедет. Но это все не относилось непосредственно к Гоге: разговоры Моси оставались пока только разговорами, а вот эти — Миша Гинзбург и его мать — уже едут.
Мадам Гинзбург вскоре появилась.
— Мишенька, ты проголодался? — заговорила, подходя, пожилая полная дама с густыми черными бровями — такими же, какие были у ее покойного мужа. — Пойдем, скушай кусочек курочки.
«В кого же он пошел? — думал в это время Гога. — И отец был брюнет, и мать темная, а он рыжий?»
— Я не голоден, мама. Мы же позавтракали в Дайрене.
— А яблочко хочешь? Я сейчас тебе очищу, — голос звучал почти умоляюще.
