Р а я. Помню! Очень ты здорово рассказывал, Коля. Как живой он!
О с т р о в с к и й (усмехнувшись). Живой пока…
Р а я. Кто?
О с т р о в с к и й. Парнишка этот.
Р а я. Да ну тебя! Я ведь про то, что рассказываешь ты хорошо!
О с т р о в с к и й (задумчиво). Рассказать — что…
Слышен голос диктора: «Чернорубашечники в Италии рвутся к власти. Вооруженные столкновения между рабочими и легионерами продолжаются…»
Р а я. Легионеры — это кто?
О с т р о в с к и й. Фашисты. Вот с кем воевать придется.
Р а я. Не полезут они к нам. Побоятся!
О с т р о в с к и й. Полезут. Мы у них как бельмо на глазу! А мне уже на коня не сесть… Другие в бой пойдут. Совсем молодые… И не знают они, какая она бывает, война… Если бы я смог им помочь!
Р а я (горько). Чем, Коля?!
О с т р о в с к и й. Думаешь, ни на что уже не гожусь? (Не сразу.) Попробую… Вдруг выйдет?
Р а я. Что?
О с т р о в с к и й (не слышит). Тогда я с ними. В одном строю! Понимаешь, Рая? В строю!
Рая с тревогой смотрит на его отрешенное лицо. Опять возникла мелодия трубы. Хриплая и тревожная. Освещено только лицо Островского на высоких подушках. Глаза его устремлены в будущее. И вместе с ним мы видим вокзальную платформу, молодых бойцов с еще тонкими шеями подростков, лопоухих от стриженных под машинку голов, в новеньких необмятых гимнастерках, топорщащихся пилотках. Их провожают девчонки. Тоже вчерашние школьницы. В ситцевых платьишках, с косами и стриженые, еще стесняющиеся того, что их видят с любимыми. Кто-то улыбается, кто-то плачет, кто-то совсем по-детски сосет эскимо. Довоенное, на палочке. Призывно зазвенела труба. Смешались пары. И нет больше детей. Есть солдаты и невесты. Матери и сыновья. Застучали колеса невидимого поезда. Медленно двинулась за ними растерянная, молчаливая, пестрая девичья толпа. А труба все звенит, звенит!.. И вдруг — темнота. Как будто оборвалась кинолента. И в темноте голос Островского.
Почему свет погас? Я ничего не вижу! (С отчаянием.) Я ослеп, Рая!.. Совсем!
На самой высокой ноте захлебнулась труба… Яркие солнечные лучи заливают комнату, освещая спокойное лицо лежащего на подушках Островского. Глаза его закрыты. На полу, у кровати, разбросаны листки бумаги. Рая неслышно подбирает их. С трудом разбирает слепые строчки.
Р а я (негромко). «…Из строя не уходил, пока не иссякли силы. Сейчас осталось одно. Эскадрон не останавливается из-за потери бойца. Как же поступить с собой после разгрома? Чем оправдать свою жизнь? Просто есть, пить, дышать?.. Умел неплохо жить, умей вовремя…»
