Герда закончила верхнюю часть портрета Анны, которая от поедания сочной и жирной лососины и сама подёрнулась слоем жирка. Эйнар был впечатлен тем, как Герда изобразила руки Анны, держащие букет лилий. Пальцы были тщательно прорисованы: костяшки, морщинки, ногти - чистые, но тусклые. Лилии были красивые, лунно-белые, окрашенные ржавыми точками пыльцы.
Герда была противоречивым художником, но Эйнар никогда не говорил ей об этом. Вместо этого он хвалил ее столько, сколько мог, и пожалуй, даже слишком много. Он помогал ей во всем, где это было возможно, учил ее методам, которые, как он думал, она не знала. Особенно о свете и перспективе. Если Герда когда-нибудь найдет правильную тему, Эйнар не сомневался, она стала бы прекрасным художником.
Облако над Домом Вдовы сместилось, и солнечный свет упал на незавершенный портрет Анны. В качестве подиума для модели Герда использовала лакированный багажный сундук, купленный у кантонской прачки, которая через день собирала белье, оповещая о своем приходе не кличем на улице, а звоном золотых тарелочек, прикрепленных к пальцам.
Стоя на сундуке, Эйнар почувствовал головокружение и жар. Он опустил взгляд на голень: шелково-гладкую, за исключением пары волосков, прорывающиеся сквозь ткань, словно крошечные ростки боба. Желтые туфли были слишком изящные, чтобы поддерживать его, но его стопы естественно изогнулись, словно расправляя давно не использованные мышцы. Что-то пронеслось у Эйнара в голове, и заставило подумать о лисе, преследующей полевую мышь: тонкий, рыжий нос лисы в поисках мыши разрывает борозды бобового поля.
- Стой спокойно, - попросила Герда.
Эйнар посмотрел в окно и увидел рифлёный купол Королевского театра, для оперной труппы которого он иногда рисовал декорации. В это время внутри Анна репетировала «Кармен». Ее мягкие руки демонстративно вздымались перед холстом, на котором он изобразил севильскую арену для быков. Иногда, когда Эйнар рисовал в театре, голос Анны разносился по залу, словно по медной водосточной трубе. Он заставлял его так сильно содрогаться, что кисть смазывала декорацию, и он тер кулаком глаза. Анна не была обладательницей прекрасного голоса. Он был грубоватым, печальным, напоминающий мужской и женский одновременно. Тем не менее, он резонировал больше, чем голоса большинства датчан, которые часто были тонкими, чистыми, и слишком приятными, чтобы вызывать дрожь. Голос Анны имел южный колорит, согревающий Эйнара, словно ее горло было раскаленным от углей. Ему хотелось слезть с лестницы за кулисами и убежать, чтобы слушать, как Анна, в тунике из белой овечьей шерсти, открывая квадратом рот, репетирует с дирижёром Дювиком. Она наклонялась вперед во время пения. Анна всегда говорила, что это сила музыки тянет ее к оркестровой яме.
