Он был взволнован и напуган. Его сердце забилось в горле.
- Кому я могу сказать?
- Анне!
- Анне не нужно знать, - ответила Герда.
Впрочем, Анна была первой оперной певицей Дании, подумал Эйнар. Она привыкла к мужчинам, одетым в женскую одежду, и женщинам, одетым в мужскую. Актеры – травести. Это старейший трюк в мире. И на оперной сцене это ничего не значило. Ничего, кроме путаницы. Путаницы, которая разрешится в заключительном акте.
- Никому ничего не нужно знать, - повторила Герда, и Эйнар, который чувствовал себя так, словно свет театральных рамп направлен на него, начал расслабляться и натягивать чулок на икру.
- Ты надеваешь наоборот, - сказала Герда, поправляя шов, - надевай осторожно.
Второй чулок порвался.
- У тебя есть еще один? – спросил Эйнар.
Лицо Герды застыло, словно она напряженно думала о чем-то, но затем она направилась к гардеробу из морёного ясеня. Это был шкаф с овальным зеркалом на двери и тремя ящиками с латунными ручками-кольцами. Верхний ящик Герда запирала на маленький ключ.
- Эти прочнее, - сказала Герда, протягивая Эйнару вторую пару.
Сложенные аккуратным квадратом чулки казались Эйнару кусочком тела, фрагментом кожи Герды, коричневым от летнего отдыха в Монтене.
- Пожалуйста, будь осторожен, - попросила она, - я собиралась надеть их завтра.
Просвет между волосами Герды открывал полоску серебристо-белой кожи, и Эйнар задался вопросом, о чем она думает, глядя исподлобья и поджав губы? Она была сосредоточена, и Эйнар чувствовал, что не вправе ничего спрашивать. Ему казалось, что его рот связан старой, испачканной краской тряпкой, и потому задавался вопросом о своей жене молча, с оттенком обиды, едва заметным на бледном и гладком, как кожица молодого персика, лице.
- Разве ты не хорошенький? - сказала Герда однажды, много лет назад, когда они впервые остались наедине.
Должно быть, Герда заметила, как ему некомфортно. Она подошла к Эйнару, провела рукой по его щеке, и сказала:
- Это ничего не значит.
А затем добавила:
- Когда ты перестанешь беспокоиться о том, что скажут другие люди?
Эйнар любил, когда Герда делала подобные заявления. То, как она хлопала в ладоши и провозглашала свое мнение, словно символ веры перед остальным миром. Он считал, что это ее самая американская черта, кроме разве что склонности к серебряным украшениям.
- Хорошо, что у тебя мало волос на ногах, – сказала Герда, будто бы замечая это впервые.
Она смешивала масляные краски в маленьких керамических чашках.
