Зимой приехал в Москву новгородский архиепископ Феофил на рукоположение к митрополиту Филиппу.
Обряд митрополит исполнил в храме Благовещения в присутствии московского духовенства, после чего Филипп с Феофилом уединились в митрополичьих покоях. Звал Филипп Ивана Третьего, да тот отказался:
— Надобно Феофилу отмолить грехи, какие брал на себя за мятежный Новгород. Хотя и ведаю, не мог он иначе в том гнезде осином…
Сидели владыки в малой трапезной за круглым столом. Тихий чернец молча подал чаши с тёплым молоком, мёд янтарный с плавающими кусками сот, яблоки, моченные в капусте, да ещё сёмужку малосольную. А хлеб на деревянном подносе чернец принёс свежий, ржаной, испечённый монахами Чудова монастыря.
Удалился чернец. И лишь после того, как закрылась за ним дверь, Филипп промолвил:
— Гнев государев ещё не улёгся, владыка Феофил. Гордыню новгородцев не преломил ты, архиепископ.
— Я ли того не ведаю? И господ именитых молил я и увещевал поклониться великому князю Московскому. А что до полка владычного, так ему строго-настрого не велел мечи обнажать на московских ратных людей, а стоять только против псковичей, какие пойдут на Новгород.
— Воистину ли так, владыка Феофил?
— Истину сказываю. Мне ответ держать перед престолом Всевышнего.
— Помни, архиепископ Феофил, своевольность новгородцев, их влечение к Литве и к Казимиру, не великим князьям московским во вред, зло единству русской земли. Сам ли ты не зришь, владыка, коварства ляхов и литвинов, какие Смоленск и иные наши города под собой держат? Норовят костёлы на Руси поставить и унию насадить…
— Не доведи Бог! — перекрестился архиепископ.
— Коли уразумел, какую боль причиняют нам католики, то не дозволяй поругание веры нашей, православной. Тому и новгородцев вразумляй. А государь Иван Васильевич и великий князь Московский Иван Молодой вам защитой будут, и благость их на себе испытаете. Тебе о том сказываю, владыка Феофил, я, митрополит московский и всея земли русской.
У митрополита Филиппа случился осторожный разговор с государем. Великий князь Иван Васильевич исповедался у митрополита. Принял Филипп тайну исповеди, посокрушался страданиям человека и как бы ненароком заметил:
— Третье лето, как потерял ты, сын мой, великую княгиню Марию. Скорбь твоя уместна и понятна. Но не пора ли о живом помыслить? Много на Руси княжон и дочерей боярских, всем им ты будешь люб. На какую выбор твой падёт, такую и примем.
Долго стоял государь в задумчивости. Может, великую княгиню Марию вспоминал, как прожил с ней в согласии почти два десятка лет, иль ещё что на мысль пришло?..
