– Не тревожь ее, Сандро. Оретту нужно увезти из Флоренции, чтобы даже случайно не попала на глаза Джулиано или Великолепному. Тем более Пацци.
– Мне нужно нарисовать ее. Хотя бы раз.
– Ей нельзя в твою мастерскую! – разозлился Сангалло.
– А… – Сандро обвел взглядом комнату, – здесь?
– Здесь же темно?
– Ничего, я в полдень и свечей побольше, – оживился Боттичелли. – Пару сеансов, а потом придумаем, как девушку увезти. Если она согласится, конечно.
– Уехать или позировать? – подозрительно прищурился Сангалло.
– Позировать.
Оретта была смущена, но позировать согласилась. Ее дядя Антонио Горини лично убедился, что ничего постыдного или неприличного не будет, а получив заверения, что племянницу еще и выдадут замуж, дав приличное приданое, успокоился. К тому же несколько монет, вложенных в его руку Боттичелли, сделали Горини сговорчивей.
В доме Сангалло появился мольберт, запахло красками и углем.
Папа Сикст IV был человеком сильным. И в прямом, и в переносном смысле – силой физической и силой воли. А о силе духа понтифика никому не ведомо.
Дух же его пребывал в смятении.
Когда, подкупив всех, кого только смог, в конклаве, Франческо делла Ровере стал папой Сикстом, он в первую очередь принялся окружать себя родственниками. Курия место крайне опасное для жизни даже папы, особенно папы. Сколько понтификов погибло от яда или клинка! Делла Ровере не желал такого себе, а потому решил, что курия должна стать вотчиной его семейства.
У Сикста были бастарды, у кого их теперь нет? Но открыто признавать сыновьями бастардов понтификам не полагалось, потому их именовали «племянниками». Ни для кого не секрет, что двое из таких племянников – Пьеро и Джироламо Риарио – в действительности сыновья. Но были и двое настоящих племянников из рода делла Ровере – Джулиано и его братец Джованни. Сиксту не хотелось сознавать, что эти двое куда толковей его собственных отпрысков.
Двадцатилетний Пьеро Риарио оказался не просто глупцом, развратным и жестоким, он пошел против того, кому всем обязан. Узнав о тайном сговоре своего сына с герцогом миланским и его же попыткой договориться с венецианцами, Сикст пару дней бушевал, запершись в своих покоях, а потом дал понять венецианцам, что закроет глаза, «если что». Это «если что» случилось почти немедленно, венецианцам тоже ни к чему слишком болтливый союзник. Потом пришлось закрыть глаза и на убийство миланского герцога Галеаццо Сфорца тоже.
Сикст оплакал сына и задумался, на кого теперь делать ставку. В глубине души он прекрасно понимал две вещи: что на Пьеро не стоило рассчитывать с самого начала и что лучшая кандидатура Джулиано делла Ровере, кардинал-воин, способный и действовать хитро, как прекрасный дипломат, и воевать. Его собственный Джироламо Риарио куда слабее, даже трусливей, хотя и расчетлив.
