Джими, казалось, не очень радовал тот факт, что родители тех девочек, что прошли сквозь его руки, могут его пристрелить, если узнают, что он воспользовался их маленькими драгоценными дочурками. И он видел в этих родителях, попросту говоря, своих врагов.
Но даже эти «юные нежные штучки» начинали надоедать. Джими говорил мне:
— Бывало много раз, я уже почти засыпал после очередной ночной оргии и тут раздавался деликатный стук в дверь. Голый, я ковылял к двери и выглядывал наружу. А там соблазнительная маленькая штучка и спрашивает, нельзя ли ей войти, и чаще я говорил «да». А иногда прихожу, а цыпочка, как–то сумев пробраться в номер, уже в моей постели, и если я в не настроении, зову кого–нибудь из роуди, чтобы выдворить её вон.
В конце февраля Опыты сделали перерыв в американских гастролях и вылетели в Париж, чтобы дать прибыльный концерт в том же театре Олимпия, где состоялось их первое выступление в Европе по приглашению Джонни Холлидея в декабре 1966. На сей раз им был оказан приём, какой обычно устраивают для президентов.
Из Парижа они отправились обратно в Нью–Йорк, где Джими снова встретился со мной и поведал мне свежие новости о происходящем. Мне показалось на этот раз, что Джими изменился, или может быть начал меняться. Стало заметным, что положение поп–идола берёт своё.
Мы говорили о том, что Джими сильно похудел, и он сказал:
— Да, последнее время у меня не было аппетита, но скорее от того, что много курю. Но я, кажется, ещё не забыл, что такое еда.
Он повёл меня в новый вегетарианский ресторан, который недавно открылся на углу 26–й улицы и 3–й авеню (в этом же ресторане, по воле Случая, вскоре после смерти Джими я натолкнулся на Дона Ван Влиета, чьи суждения о гениальности Джими встретятся позже в этой книге.) В тот вечер, по крайней мере, Джими ел с аппетитом.
Он сказал, что с очень большим нетерпением ожидает, когда вновь окажется в Сиэтле.
— Временами во время гастролей, — он замолчал, не договорив. — Я же там не был с тех пор, как записался в десантные войска. Было бы здорово увидеть их всех снова. Я знаю, они и не думали, что я стану таким, хотя я говорил им тогда давно, что однажды стану знаменитым. Они мне не верили!
Джими был человеком с комплексами. Добродушный, но с бурными чертами в характере. Экстраверт в одежде, но в то же время стеснительный. Приобретя популярность сумасшедшего ниггера, он всё же хотел, чтобы люди фокусировали своё внимание только на его музыке. Мы сидели в ресторане, в один из холодных дней нью–йоркского февраля 1968, его парадокс стал мне наиболее очевиден. С одной стороны он всё более и более хотел общаться со своими старыми друзьями и зачем–то стремился вернуть прошлое, ту простую жизнь, которой он довольствовался с ними когда–то, с другой стороны он всё более входил в роль суперзвезды, осознающей своё финансовое положение.
