Завоевание Монтерея конкистадором Джими вызвало, буквально, воющий успех.
Эрик Бёрдон поделился со мной своими впечатлениями от увиденного:
— Ни с чем несравнимое выступление. Я находился в самой гуще толпы и я сказал им, знаешь, тем, кто сидел рядом. Отис был среди них, да, точно, там был Отис Реддинг, тем временем кто–то с силой давил сцену. «Вот, подождите, увидите Джими Хендрикса, тогда поймёте, — говорю им. — Такого гитариста вы ещё не видели.
(Видно Судьбе понравилось, что я перевожу эту книгу, раз она включилась в игру с русскими словами: «давили сцену» не «кто–то», давили сцену «те–кто» — The Who.)
— Мы разговорились, они предложили покурить — мы покурили, потом они пересели поближе, рядов на двадцать. И когда на сцену вышел Джими, где–то в середине третьего номера, я услышал, как у этих троих лопнули головы, они повернулись ко мне и прокричали: «Мы поняли, что ты имел в виду. Ты оказался совершенно прав!»
Много позже Джими рассказал мне:
— Знаешь, когда я вышел на сцену, в этой своей чёрной военной куртке с золотыми шнурами, увидел всех этих лисичек среди толпы, я сказал себе, моя гитара должна со всеми ними заняться любовью. Я знал, что они этого хотели, потому что этого же хотел я.
Пит Таунзенд, напротив, посчитал, что в его выступлении не было ничего такого фантастического, но он согласился со мной, когда я сказал, что это в нём заговорила ревность:
— Когда нам пришлось работать с Джими на той штуке, которая называлась Монтерей, я начал понимать, что у этого парня на уме. У него ведь был заключён контракт с нашей массой и он всё получил через нашего менеджера. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но его группа должна была быть нашей чёртовой группой поддержки, такими же ублюдками, каких нам обычно приходилось использовать на сцене. В их обязанности входило поддержать в толпе тот пыл, который мы обычно в них разогревали, после того как мы кончали играть. А тогда, да я расхотел играть навсегда. Я стоял совсем рядом с ним, в углу сцены и у меня было такое ощущение, что я тоже несусь куда–то вместе с ним. Я почувствовал, что забыл всё, что делал только что, и меня затягивает всё глубже и глубже и я хочу этого ещё и ещё. Да мы все жили в этот момент только им, весь окружающий мир для нас исчез, до того самого финала, в который он всегда умел вложить всю свою эмоцию.
— Когда мы приехали и нам сказали, что мы должны выступить в один день с ним, Джими возмутился так же как и я. Вдобавок, устроители поставили нас друг за другом. Он сказал мне: «Слушай, я не буду играть после тебя», — ты же понимаешь, что это для него означало. Тем не менее, я убедил Джими пропустить нас вперёд. Я сказал ему, что всё, как я это представляю, сведётся к разбиванию гитары, как это мы обычно делаем, но, знаешь, у нас в запасе было ещё полно старых трюков, а Монтерей самое подходящее место для того, чтобы вытащить их из пыльного сундука. Ещё сказал, что для Джими это шоу станет хорошим трамплином в будущее.
