— Итак, мы поразбивали в конце всё, что смогли. Затем вышел Джими и начал своё дело. И, конечно же, у всех начали взрываться головы. А потом, в самом конце, когда он дошёл до точки, публика оцепенела, знаешь, это было страшно, они не могли сдвинуться с места.
— Я был среди них, видел всё, и во мне тоже всё гудело. Знаешь, всё так же, как каждый раз, когда мне приходилось видеть его у нас, в Англии, бурные овации в конце, как тогда, когда мы сделали это впервые, ну, поразбивали там все наши инструменты, а ещё этот фидбэк, и Бог знает, что ещё. Толпа не знала, как на это реагировать, была гробовая тишина, затем только вспомнили про то, что неплохо бы похлопать нам. Но в этот раз, когда подошёл к концу он, казалось, весь мир сошёл с ума. Он попытался зажигалкой поджечь свою чёртову гитару. Затем он догадался полить её жидкостью для зажигалок и она, наконец, вспыхнула. Народ не верил своим глазам. После этого у нас с Джими совсем испортились отношения, потому что думаю, он просто один из тех возмутителей спокойствия. Сомневаюсь, заботился ли он о том, достаточно ли в запасе у него инструментов для такого, и вообще.
Помимо высказанного Таунзендом недовольства, сам Джими был невысокого мнения о своём выступлении.
Он рассказал мне:
— Мне ничего другого не оставалось, как поджечь гитару, потому что, как говорится в Библии, давайте и дано будет, говорите и ответят вам, — и опять, как всегда, он говорил буквально, — и пошлётся в пламени славы (истинный реквием по бессмертным словам) сотворённый для меня день.
Безусловно, он был доволен игрой группы в тот день и, как он сам заявил, остался очень доволен своей виртуозной игрой. Он знал, что всегда игра удавалась, когда немного подымить.
— Знаешь, — сказал он мне, — какая–то лиса продала мне эту невероятную траву. Говорит, ей привезли её прямо из Мексики — в самом деле, сильная травка, очень цепляет. К тому же я выпил изрядно коки, и меня развезло, когда я вышел на сцену.
«Развезло», конечно, далеко от того динамизма, какой он показал на сцене. К динамизму прибавьте то, что является присущей только ему жемчужиной — во всём, что Джими делает на сцене — чувство момента. Впечатление такое, как если бы рядом с ним стояла его Судьба, переворачивая страницы его жизни.
Чтобы там кто ни говорил про Монтерей, фестиваль несомненно оправдал надежды менеджеров Джими и стал ему отличным трамплином в будущее. В одночасье Джими стал суперзвездой, героем андеграунда, в каждом магазине по всей Америке с плакатов смотрел Джими. От побережья до побережья каждый пытался подражать экстравагантной причёске Хендрикса, каждый старался нацепить на себя побольше всяких медалей и шейных цепочек. Его гонорары были так высоки, что казалось, устроители концертов соревновались между собой. Но для самого Хендрикса самой главной, самой приятной, оказалась та духовная поддержка и то тепло, которые подарил ему Монтерей. Там он впервые почувствовал возможность диалога со слушателями и, более того, они прониклись его посланием любви и мира.
