Меня смущала не только её беззаконная деятельность, но и невероятная привлекательность и очарование. Я считала её всем известной богиней Дианой и одновременно и благоговела перед ней, и страшно боялась её. Возможно, я была не так красива и умна, но она делала всё от неё зависящее, чтобы уверить меня, что я не смогу подражать ей. Она одевала меня в неуклюжие, большего размера одежды, а моя единственная пара туфель, выглядела довоенной модой. Каждую неделю Диана проверяла мои тяжеловесные каблуки, чтобы убедится, что они снашиваются равномерно. И если каблук начинал больше снашиваться с какой–нибудь одной стороны, она упрекала меня, что у меня походка как у «низшего класса» и грозилась купить мне тупоносые оксфордские туфли для девочек, которые более внимательные и послушные и знают как ходят юные леди. Кроме походки, мне предписывалось не потеть, ровно дышать и говорить в её присутствии только с её разрешения. Теперь, обращаясь к ней, я должна называть её «мэм».
В нашем доме на Харриет постоянно устраивались вечеринки, и я бродила в облаках марихуаны. Иногда мама вместе со своими гостями варила в глубокой кастрюле приторно пахнущие почки мескала, и они все тогда отправлялись в психоделические путешествия. К утру наша гостиная приобретала вид поля битвы времён Гражданской войны, с телами, лежащими там, где упали.
Однажды один из участников оргии в темноте проник в мою спальню. Я проснулась от того, что кто–то гладит меня по волосам и нашёптывает разные непристойности прямо мне на ухо. От его слов у меня мурашки шли по спине, и меня всю трясло от ужаса. Ещё никто никогда не говорил мне таких гнусностей. Он оказался тем распутным маньяком, который настойчиво добивался моей любви, поклявшись ждать, пока я не буду готова. Готова к чему? У меня не было ни малейшей идеи, о чём это они все толкуют, счастливо избегая все их иносказания.
Несмотря на то, что мать никогда не говорила, что любит меня и не ласкала меня, это меня не отпугивало. Я никогда не теряла надежды завоевать её внимание и любовь. Я в безукоризненной чистоте содержала дом, стирала, гладила её одежду и готовила кофе к её полуденному пробуждению. Но как я ни старалась угодить ей, она либо избегала, либо презирала меня.
У меня затеплилась надежда, когда она залюбовалась необычной чернильницей в одном из модных антикварных магазинов на Мелроуз–авеню. Каждый день пока она спала, я брала с собой маленького Скота и обходила наших соседей. Я спрашивала их, нельзя ли мне мыть их посуду, чистить автомобиль и убирать в саду листья, вообще что–нибудь делать, что в моих силах, чтобы заработать сорок долларов, столько стоила та чернильница. Я задумала подарить ей что–нибудь, чтобы умилостивить её горечь и волшебным способом пробудить в ней любовь ко мне. Я копила всё лето, складывая монетки в сигарную коробку, спрятанную под моей кроватью. Я радовалась даже от одной мысли, как она обрадуется своей трудолюбивой дочери.
