Врядъ ли красавица знала, что окружавшія ее вещи были добыты путемъ беззаконныхъ боевъ и грабежей. Пылавшіе по стѣнамъ факелы обливали свѣтомъ дорогія затканныя серебромъ и золотомъ драпировки, тяжелыя рѣзныя кресла, стулья и лари. На накрытомъ столѣ мерцали восковыя церковныя свѣчи, вставленныя въ подсвѣчники, украденные съ алтарей. Свѣтовые блики переливались на чеканкѣ металлическихъ чашъ и кубковъ, перебѣгали по гранямъ хрустальныхъ жбановъ и кувшиновъ; осыпанныя драгоцѣнными камнями золотыя и серебряныя украшенія стола сверкали милліонами искръ.
Сама Клодъ, точно обреченная на смерть жертва, была одѣта въ роскошное платье, которое до нея носила убитая женщина. Вся въ серебряной парчѣ и въ жемчугахъ, она казалась самой прекрасной драгоцѣнностью въ этой комнатѣ, полной рѣдкихъ цѣнныхъ вещей. Гордость блистала въ ея глазахъ, ужасъ напол нялъ ея сердце.
— Значитъ мы будемъ ужинать вдвоемъ?
— Почему бы и нѣтъ, красавица? — сказалъ герцогъ и, замѣтивъ, что его кубокъ пустъ, осыпалъ проклятіями прислужника, стоявшаго позади его кресла. — Кого хотите вы призвать сюда?
— Мнѣ хотѣлось бы видѣть шута? — отвѣтила дѣвушка. — Гдѣ шутъ?
— Шутъ въ цѣпяхъ. Завтра утромъ вы увидите, какъ онъ умретъ.
Она ощутила смертельную слабость.
— За что? — спросила Клодъ.
— За то, что онъ воспротивился моей волѣ. Благоразумный человѣкъ не противится мнѣ… не дѣлаетъ этого и благоразумная женщина. Хорошо будетъ, если вы запомните мои слова.
Клодъ посмотрѣла на Ивъ сво. ми темными глазами, которые горѣли ненавистью, прикрывавшей страхъ. Тѣсная комната, полная запаха вина, цвѣтовъ и пряной пищи душила ее. Клодъ казалось, что кругомъ себя она слышитъ стенанія давно умершихъ мужчинъ и женщинъ, шаги призрачныхъ ногъ, мистическіе шорохи.
— Вы, не кушаете, моя прекрасная бѣлая роза, съ глазами ночи. Если вы не голодны — пейте. Выпейте со мной. Наполни мой кубокъ и прочь! — кинулъ онъ черезъ плечо слугѣ.
— Вы бѣлая роза, — возвращаясь къ прежней темѣ, продолжалъ де-ла Туръ, — а я люблю розы красныя. И все же ваша красота бьетъ въ голову, какъ вино.
Герцогъ схватилъ хрустальную кружку, осушилъ ее и бросилъ въ уголъ, гдѣ она со звономъ разлетѣлась на тысячи кусковъ.
— Это въ честь вашихъ глазъ, — произнесъ Ивъ, внезапно поднялся съ кресла, шагнулъ къ Клодъ и замеръ, глядя на нее широкими глазами. Она тоже поднялась и, гордая, полная отчаянія, стояла въ своемъ роскошномъ нарядѣ, держа въ рукѣ, прижатый къ груди стилетъ.
