Ломая голову над тем, что бы еще натворить, он решил для начала вернуться в цех. Но не тут-то было! Ребята изнутри закрылись и на стук никак не реагировали.
Матросов стал бешено колотить в дверь.
Как раз за этим занятием его застала Ольга Васильевна.
— Вы, Матросов, разве не знаете, что в таких случаях лучше биться лбом?
— А ты кто такая, — взъерошился Матросов, — чтоб надо мной насмехаться?
— Пожалуй, вы правы. Нам полагалось познакомиться с самого начала. Я была в командировке... Но это дело поправимое. Меня зовут Ольгой Васильевной...
— Ну и что ж?
— Кроме того, я здесь работаю воспитателем...
— В таком случае ты кстати явилась. Скажи этим сволочам, которые закрылись, чтобы открыли дверь.
Она только развела руками.
— Если уж цех постановил закрыть дверь, тут уж никакая сила ее не откроет.
— Ты же воспитательница!
— Коллектив ошибается в тысячу лет один раз.
— А ты меня не воспитывай. Делай, как сказано!
Ну и шляпа же ты, Саша. Ведь это самое «воспитание», чего он так чурался, давным-давно шло полным ходом. То, что он жаловался на коллектив, уже было признанием его силы... Его авторитета.
— Пойдемте со мной, поможете переставить мебель, — проговорила она. — Кстати, уважительное обращение на «вы» ввел еще сам Петр Первый. До него все «тыкали» друг друга. Даже смешно, сперва бояре никак не могли привыкнуть к такому обращению. Царю порою приходилось некоторых бояр даже наказывать...
— Ты... Вы тоже хотите меня наказать?
— Ведь вы же, как полагаю, не боярин?
— Нет, — чистосердечно признался Саша.
— Только вот о чем договоримся: ни в коем случае об этом инциденте никому ни слова. Если ребята пронюхают, то в стенной газете меня изобразят в царской одежде, а вам приделают бороду...
Не следует особенно строго судить Рашита. Он завел дневник, как только узнал, что Петр Филиппович Стасюк ежедневно что-то записывает в тетради. «Может, — решил он, — всем воспитателям положено записывать то, что с ним время от времени происходит?»
Сперва с ним ничего не случалось, и он не знал, что записывать. А дневник, коли уж завел, требовал того, чтобы в нем хоть что-то было. И мыслей никаких не приходило в голову, хоть плачь. Вот почему на первой странице его дневника черным по белому было написано: «1 февраля 1941 года. Сегодня купил баночку ваксы и два подворотничка из сатина».
«Кабы что случилось со мной! — мечтал он. — Хоть хорошее, хоть худое!» Потом стал ругать себя последними словами: «Хлюст ты эдакий, начальству подражаешь!»
